Стефан Цвейг - Том 10: Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер: Роман из литературного наследия

Верно, Бертой фон Зутнер владела только одна мысль: «Долой оружие!», но непреходящее ее величие заключается в том, что эта мысль была не только верной, но и единственно важной мыслью нашего времени. И целью тридцати лет активной деятельности героической женщины было все глубже внедрять эту мысль в действительность. Но кто же помогал ей, кто стоял возле нее? Кто вступал в это основанное ею Общество мира? Не остались ли мы вдали от ее планов из-за некоего недоверия к этому Обществу, из-за некоего неблагородного высокомерного нежелания служить само собой разумеющемуся? Не полагали ли мы все, что каждый из нас самостоятельно сделает что-то более существенное, чем в единении, сообща?

Она же, равнодушная ко всяческому равнодушию, неутомимая в своей работе, основала Общество мира, австрийское, венгерское, спешила с конгресса на конгресс, добивалась встреч с руководителями государств, с дипломатами, которые давали ей ни к чему не обязывающие обещания. Она привлекала к своему делу массы людей, целые нации. А если не находила многих, искала одиночек.

Она нашла Альфреда Нобеля, изобретателя страшного взрывчатого вещества, разбудила его совесть, и он учредил премию, которая призвана была хотя бы раз в году напоминать человечеству о существовании организации, борющейся за мир. Она нашла Карнеги, хозяина Питсбурга, в котором дни и ночи изготовляются тысячи орудий и винтовок, и заинтересовала его своими идеями. Связывая идеей мира друг с другом людей разных наций, она образовала цепочку, которую и сейчас усилиями миллионов солдат полностью не разорвать.

Так эта героическая пропагандистка идей человечности дала нам запоминающийся урок того, как женщина, даже если ей законом отказано влиять на политику, так как она не имеет избирательных прав, все же нашла пути воздействия на людей — от сердца к сердцу, от души к душе — аргументами гуманизма пробуждая совесть в. каждом, имеющем чувство ответственности.

И как она обращалась к совести человечества, как была бдительна в своей «Вахте мира»! Месяц за месяцем издавала . она этот журнал — малочитаемый, малозаметный и трагическим образом известный лишь тысяче уже убежденных сторонников мира, а не тем сотням тысяч людей/ которых следовало бы убеждать в истинности этих идей! Одна она призывала к применению радикальных средств, тогда как другие стремились сохранить обманчиво хорошее самочувствие общественного мнения дипломатическими мазями и политическими микстурами. За два десятка лет до мировой войны Берта фон Зутнер знала, что война разразится, а все мы, находясь в двух шагах от нее, ничего не подозревали.

Но, — я спрашиваю вас и себя, — действительно ли я прав, говоря, что мы ничего не подозревали об этой войне, ничего не знали о том, что она готовилась? Ответить однозначно «да» или «нет» было бы неправильно, ибо каждому человеку в той или иной ситуации присущ свойственный лишь ему одному опасный способ познания, способ, сосуществующий с желанием не знать. Это желание не знать связано с важнейшим нашим инстинктом — волей к жизни.

Мы замечаем многое вокруг себя, но замечаем неосознанно, так как не хотим это заметить, насильно вытесняя и отбрасывая назад в подсознательное, в сумеречную область наших чувств то, что знать не хочется. Так, мы все прекрасно знаем, что каждый из нас умрет. Смерть живет в нас и с каждым днем ее вероятность у каждого растет. Но, чтобы радостнее чувствовать себя так, как будто будем жить вечно, мы не желаем знать о нашей смерти ничего.

Когда весной едем за город и любуемся мелькающим в окнах вагона ландшафтом, мы знаем, что впереди, в непереносимой жаре у топки паровоза страдает полуголый, весь в копоти кочегар. Но так как нам известно, что с мыслью о кочегаре мы не сможем в полной степени насладиться красотами природы, мы насильно подавляем в себе мысли о кочегаре.

И точно так же в мирное время от лености, по легкомыслию, из инстинкта самосохранения мы не верили в возможность войны, потому что не хотели беспокоить, расстраивать себя. Она же, Берта фон Зутнер, одна приняла на себя трагическую миссию вечного нарушителя покоя, неудобного для своего времени, как Кассандра в Трое, как Иеремия в Иерусалиме. Жйзни с вялым, бесчувственным сердцем она героически предпочла жизнь среди насмехающихся над ней людей.

В этом — величие Берты фон Зутнер, величие ее примера для нас. Никогда насмешки над ней не могли заставить ее отказаться от идеи, которой она была беззаветно предана. Однажды Достоевский сказал, что величайшей ошибкой человечества, опаснейшей помехой нашим силам является наш страх оказаться смешными. Этот страх она преодолела. Она не побоялась бороться за достижение, казалось бы, недостижимого.

Конечно, она и сама лучше любого другого знала о глубокой трагичности идеи, которую защищала, о едва ли не безнадежно трагическом положении, которое изначально свойственно пацифизму: он всегда не ко времени, несвоевремен, в дни мира он не нужен, во время войны — безрассуден, в дни мира — бессилен, а во время войны — беспомощен. И все же Берта фон Зутнер, подобно Дон Кихоту, бившемуся с ветряными мельницами, всю свою жизнь боролась за торжество великой идеи, и только сейчас мы с ужасом узнаем то, что она знала всегда, — эти ветряные мельницы перемалывают не ветер, а*кости европейской юности.

Возможно, и сегодня, когда миллионы людей ввергнуты в безжалостную бойню, мы кажемся рассудительными и умными, смешными и недалекими, требуя, казалось бы, недостижимого, говоря о братстве и умиротворении наций. Но именно пример этой великой женщины показывает, что нельзя путать успех с действиями, нельзя считать, что не плодоносящее нынче дерево в будущем также не будет приносить плоды.

Пусть другие обвиняют нас в том, что мы с этой женщиной обошлись несправедливо, что относились к ней при ее жизни с безразличной доброжелательностью и своей заслуживающей порицания пассивностью мешали ей реализовать ее идею, но ее пример убедительно показывает, что воздействовать на все живое можно лишь тогда, когда человек в своих действиях руководствуется только своими сокровенными мыслями, а не внешними возможностями времени, когда человек из своей жизни черпает убежденность, а из убежденности — свою жизнь.

Доверять в высшей степени случайному, минутному успеху опасно, но опасно также пренебрегать им. Всякое явление ценно хотя бы тем, что дает возможность познать породившую его причину, и поэтому любой сенсационный успех уже сам по себе выражает некий нематериальный факт: какую-либо душевную потребность, которую он удовлетворяет, безмолвный вопрос, на который он дает ответ, настроение нации, которое он формулирует. Для диагноза умонастроения эпохи исключительно важна оценка природы крупного литературного успеха — этого зримого симптома изменений, свершающихся в людских душах, — и когда-нибудь тиражи нашумевших книг расскажут грядущим поколениям о температурной кривой воевавшей Европы больше, нежели все документы и сводки.