Стефан Цвейг - Том 10: Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер: Роман из литературного наследия

В семнадцать лет он уже прославленный, знаменитый поэт, Shakespeare enfant [93] Дитя Шекспира (фр.). , как назвал его Виктор Гюго, мастер на меткие эпитеты. В пятнадцать лет создал Рембо «Sensation», замечательнейшее немецкое стихотворение на французском языке, в шестнадцать-семнадцать лет в стихотворении «Effands» и других, столь же конвульсивных, absolument ècoeurè par toute роèsiе existante [94] Самых страшных во всей существующей поэзии (фр.). , в диких, совершенно свободных от какой бы то ни было эстетичности стихотворениях открыл страну иллюзий, страну совершенно новых для поэтов возможностей.

И наконец, скорее еще ребенок, чем уже юноша, он создал произведение непреходящей ценности — «Le Bateau ivre» — «Пьяный корабль», это фантасмагорическое сновидение, бунт красок, причудливую симфонию лихорадящих слов, стихотворение, которое многим, и мне в их числе, представляется значительнейшим стихотворением французской литературы. Походя, скорее дурачась, чем серьезно, набросал он однажды сонет о соответствии гласных цветам, который и ныне во Франции считается евангелием художников.

Все эти шедевры, однако, он создавал небрежно, пожалуй, даже неохотно. Друзья собирали его стихотворения, друзья печатали их. Единственный сборник «Une saison en enfer» [95] «Пора в аду» (фр.) он издал в Брюсселе сам, но весь тираж этой книжечки уже через несколько дней был уничтожен, остались случайно сохранившиеся три-четыре экземпляра, маленькие, неопрятные тетрадки на оберточной бумаге!

Поэзию он не принимал всерьез. С ее помощью он разве что пытался освободиться от рвущейся на свободу жизненной силы. Сначала таким средством была поэзия. Затем появилась эротика. И ее он отбросил. «Le dèbauche est dègoûtante» — «Разврат противен». Для науки он был потерян: «La sccience est trap lente» — «Наука слишком медлительна».

Его энергия, способная разрядиться как вспышка молнии, источником постоянного тепла быть не могла. И, кроме того, обладая огромной энергией, он был инертен. «Quel siècle аà mains!» [96] Какой ручной век! (фр.) — однажды со стоном произнес он. Ему отвратительна осторожная, вьющаяся вверх по спирали тропа к логическому познанию, отвратительна потому, что это — работа. Он хотел волшебным образом, мгновенной вспышкой интуиции осветить лик тайны.

Вместо вдохновения, которое Гёте славит как первое условие творческого познания, его воодушевлял пароксизм, алчная конвульсия вместо постепенного охвата. Словно проклятье, вырывалась накапливающаяся в нем сила, прочь отбросить хочет он то, что переполняет его: сначала кидается к поэзии, потом — к женщинам, затем — к активной деятельности. Не получается. тогда он пытается освободиться от терзающих его страданий безрассудными поступками. Подобно человеку, который, чтобы утишить боль в животе, бежит, карабкается в гору, качается из стороны в сторону, пляшет, делает совершенно бессмысленные движения, Рембо бросается из одной страны в другую.

Так, совершенно неожиданно, словно вырвавшись из тюрьмы на свободу, бежал он, четырнадцатилетний, в Париж, а потом, в двадцать, в тридцать лет — в страны Экваториальной Африки. Он — конквистадор, силач, выходящий на простор с пустыми руками, с горячим сердцем. Не ради успеха тянется он к действию, а ради самого действия, потому что это действие оглушает. «L'action n’est pas la vie, mais une facon de gacher quelque force un ènervement» [97] Действие — это не жизнь, но способ попросту тратить силы, нечто вроде невроза (фр.). .

Утверждение нужно было ему, а не пустяки, вроде искусства. Но никакой Кортес не снаряжает галеры, никакой Валленштейн не собирает войска, никакая республика не предоставляет место юному генералу. Не в 1793 году живет он, а в конце обнищавшего девятнадцатого века. И сила бунтует против себя самой.

Однажды хмель Бальзака кружит ему голову, возникает мысль — стать богатым, бесконечно богатым, и если завоевать мир невозможно, то нужно купить его. Словно пламя, взлетает ввысь давнее пророчество из его книги: «Когда я вернусь, у меня будут стальные мышцы, загорелая кожа, неистовый взор. Взглянув на меня, всякий сразу поймет, что я из породы сильных. У меня будет золото; я буду праздным и жестоким. Женщины любят носиться с такими вот свирепыми калеками, возвратившимися из жарких стран. Я ввяжусь в политические интриги. Буду спасен» [98] «Пора в аду. Дурная кровь». Пер. с фр. Ю. Стефанова. .

Но многое из задуманного не удается: он получает всего лишь какие-то суммы, состояние же — никогда. Медленно засасывает его скука одинокой жизни, своенравие силы, не находящей себе применения, собственная сила душит его. Стремление к свершениям рвется из его тела, лихорадка терзает его душу. Умирая, он хочет бежать во Францию, но на границе родины настигает его смерть. И если бы не верность и усилия его друзей, никто так и не узнал бы, что африканский торговец, умерший после ампутации обеих ног в марсельской больнице, был поэтом, одним из величайших поэтов Франции.

Когда читаешь об отдельных эпизодах жизни Рембо, когда слышишь названия никогда не виданных тобой городов, то постепенно в туманной, сказочной дали начинает вырисовываться представление о судьбе поэта. Она — как бы совсем из другого, не нашего времени. Но ведь Рембо был нашим старшим современником. Я встречал в Париже его учителя из Шарлевиля, мосье Изамбара, единственного человека, знавшего Рембо в то время, когда тот писал стихи, единственного, чьи воспоминания дают представление о Рембо-поэте.

Он пишет: рано созревший, вспыльчивый, грубый, мужественный малый с большими крепкими кулаками, пожалуй, атлет, уже в школе он обладал поразительной, однако неровной энергией. Эта характеристика подтверждается картиной Фантен-Латура, на которой Рембо изображен сидящим в непринужденной позе, он похож на рабочего, писателя выдает в нем лишь высокий лоб. Руки его — с голубыми жилами, вероятно, набухавшими, словно змеи, когда он приходил в ярость.

Жестоким выглядит он, таким, пожалуй, и был. Если подумать о том, как трагически завершилась его встреча с Верленом под Штутгартом на берегу Неккара, когда горячий спор о религии перешел в драку и под ударами палки окровавленный Верлен, потеряв сознание, упал, — если подумать вообще об этих поразительных отношениях, в которых Рембо — человек воли — является l’èроuх infernal [99] Сатанинским супругом (фр.). , а Верлену, мечтателю, была присуща женственная мягкость, податливость, то чувствуешь, как вокруг Рембо разлетаются искры огня, сжигающего его.

Пролетарская сила стягивает его члены и упрямо противопоставляет себя всем лишениям. Декаданс, утонченность, крайне болезненная раздражительность, галлюцинации («les vices de son sang gaulois») [100] Изъян его галльской крови (фр.). были чисто духовным и никогда не захватывали его внешнюю жизнь, которая, впрочем, постепенно все более и более освобождалась от временных культур; космополит, как и все бродяги, социальный феномен, как, например, цыгане, подобно перелетной птице, не желающей нигде обосноваться, падает он, одинокий метеор, в культуру, словно Каспар Хаузер, забывший, откуда он пришел, никому более не принадлежащий и никому принадлежать не желающий. Артюр Рембо был необычен уже фактом своего существования, своим категорическим отвращением ко всем культурам, своим презрением ко всему европейскому, необычен своим необузданным индивидуализмом. В наши дни — он полубог внутренней свободы. Разбойник инстинкта.