Стефан Цвейг - Том 10: Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер: Роман из литературного наследия

Они здесь — ожидающие, молчаливые. Они не толпятся, не требуют, не напоминают. Будто погруженные в сон, безмолвно стоят они вдоль стены, но имя каждой смотрит на тебя подобно отверстому оку. Когда ты пробегаешь по ним взглядом, касаешься руками, они не кричат тебе умоляюще вслед, не рвутся вперед. Они не просят. Они ждут, когда ты откроешься им сам, и лишь тогда они открываются тебе.

Сначала тишина: вокруг нас, внутри нас. И наконец, ты готов принять их — вечером, отринув заботы, днем, устав от людей, утром, очнувшись от сновидений. Под их музыку хочется помечтать. Предвкушая блаженство, подходишь к шкафу, и сто глаз, сто имен молча и терпеливо встречают твой ищущий взгляд, как рабыни в серале взор своего повелителя — покорно, но втайне надеясь, что выбор падет на нее, что наслаждаться будут только ею. И когда твои пальцы, как бы подбирая на клавиатуре звуки трепещущей в тебе мелодии, останавливаются на одной из книг, она ласково приникает к тебе—это немое, белое создание, волшебная скрипка, таящая в себе все голоса неба.

И вот ты раскрыл ее, читаешь строчку, стих... и разочарованно кладешь обратно: она не созвучна настроению. Движешься дальше, пока не приблизишься к нужной, желанной, и внезапно замираешь: твое дыхание сливается с чужим, будто рядом с тобой любимая женщина. И когда ты подносишь к лампе эту счастливую избранницу, она словно озаряется внутренним светом. Колдовство свершилось, из нежного облака грез возникает фантасмагория, и твои чувства поглощает беспредельная даль.

Где-то слышится тиканье часов. Но не часами измеряется это ускользнувшее от самого себя время, здесь ему иная мера; вот книги, которые странствовали многие века прежде, чем наши губы произнесли их имя, вот—совсем юные, лишь вчера увидевшие свет, лишь вчера порожденные смятением и нуждой безусого отрока, но все они говорят на магическом языке, все заставляют сильнее вздыматься нашу грудь. Они волнуют, но они и успокаивают, они обольщают, но они и унимают боль доверившегося сердца. И незаметно для себя ты погружаешься в них, наступает покой и созерцание, тихое парение в их мелодии, мир по ту сторону мира.

О вы, чистые мгновения, уносящие нас из дневной суеты, о вы, книги, самые верные, самые молчаливые спутники, как благодарить вас за постоянную готовность, за неизменно ободряющее и окрыляющее участие!

В мрачные дни душевного одиночества, в госпиталях и казармах, в тюрьмах и на одре мучений — повсюду вы, всегда на посту, дарили людям мечты, были целебной каплей покоя для их утомленных суетой и страданиями сердец! Кроткие магниты небес, вы всегда могли увлечь в свою возвышенную стихию погрязшую в повседневности душу и развеять любые тучи с ее небосклона.

Крупицы бесконечности, молча выстроившиеся вдоль стены, скромно стоите вы в нашем доме. Но едва лишь рука освободит вас, сердце прикоснется к вам, как вы отворяете нашу земную обитель, и ваше слово, как огненная колесница, возносит нас из тесноты будней в простор вечности.

Можно ли представить себе поездку в нашем мире хотя бы приближенно такую же интересную, привлекательную, поучительную и волнующую, как поездка в Россию? Если Европа, и особенно ее столичные города, находится сейчас — в соответствии с духом времени — в процессе неудержимого взаимоуподобления и унифицирования, Россия остается непохожей на другие страны. Не только глаза, не только эстетические ощущения оказываются в плену постоянного удивления этой не изменившейся архитектоникой, этой незнакомой европейцу сущностью народа, но и духовные понятия формируются здесь из другого прошлого в другое будущее.

На каждом углу улицы, при каждом разговоре, при каждой встрече тебе настоятельно навязываются важнейшие вопросы социально-духовной структуры, ты постоянно чувствуешь себя занятым, ты возбужден, одновременно восторгаешься и сомневаешься, непрерывно разрываешься между удивлением и раздумьями. И за каждый час у тебя накапливается такое огромное количество наблюдений и мыслей, что кажется, о десяти днях жизни в России можно написать целую книгу.

Так в последнее время и поступили очень многие европейские писатели, я завидую их отваге. Ибо умны они или недалеки, лживы или правдивы, осторожны в своих суждениях или безапелляционны, все они роковым образом похожи на тех американских репортеров, которые после двухнедельного вояжа позволяют себе состряпать книжонку о Европе. Тому, кто не силен в русском языке, кто был только в столицах России, то есть видел всего лишь два глаза русского исполина, кто, кроме того, не бывал в этой стране до революции и не может сравнить новые порядки с порядками царской России, честнее было бы отказаться от предсказаний и патетических откровений. Он может поделиться своими впечатлениями, красочными, мимолетными, такими, какой страна запомнилась, но не давать оценок, не предъявлять претензий к России, не преувеличивать, не извращать и, прежде всего, не лгать.

В Негорелом — первая русская земля. Уже поздний вечер и так темно, что невозможно разглядеть ни знаменитого красного вокзала, ни лозунга над ним — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Но и ужасных, вооруженных до зубов красноармейцев, так живописно представленных в виде опереточных разбойников побывавшими здесь иностранцами, я при всем моем желании разглядеть тоже не моту. Встретили нас несколько человек в военной форме, интеллигентно выглядевших, очень доброжелательных, без винтовок и другого оружия. Деревянное строение пограничной станции ничем не отличается от пограничных станций во всем мире, разве что лишь вместо влиятельных особ тех стран на тебя со стен смотрят портреты Ленина, Энгельса, Маркса и некоторых других советских вождей. Уже с первых минут на русской земле понимаешь, сколько лжи и преувеличений еще пишется о России. Досмотр вещей здесь не строже, обращение с приехавшими не грубее, чем на любой другой границе. И вот, совершенно без какого-либо перехода мы внезапно оказываемся в совершенно новом мире.

И все же мне врезалось в память впечатление, одно из тех первых впечатлений, провидчески дающих увиденному именно ту оценку, которая позже полностью подтвердится. Нас, пересекших сегодня границу России, всего тридцать — сорок человек, причем половина проедет страну не задерживаясь — это японцы, китайцы, американцы, спешащие манчьжурским поездом попасть домой; остальные, пятнадцать — двадцать человек, приехали в Россию. Этот наш поезд — единственный в сутки, он связывает людей из Лондона, Парижа, Берлина, Швейцарии, из всей Европы с сердцем России, с ее столицей Москвой.