Жорж Санд - Вальведр [современная орфография]

— Ты не все прочел, — сказала она мне. — Вот еще письма, которые дали Бианке для меня, когда она уезжала из Женевы. Я скрыла их от тебя, и теперь я хочу, чтобы ты их прочел.

Первое из этих писем было от Юсты де-Вальведр.

«Где же вы, сестрица? — писала она. — Ваша польская приятельница уехала из Вевэ, значит, она поправилась? Она едет в Италию, и вы спешите туда за ней, ни с кем не простившись! Значит, дело идет об оказании ей большой услуги, и ей нужна большая помощь?

Это меня не касается, скажете вы. Но позвольте мне сказать вам, что я тревожусь за вас, что меня беспокоит ваше здоровье, пошатнувшееся с некоторых пор, беспокоят взволнованный вид Обернэ, подавленный вид брата, таинственные мины Бианки. Совсем не похоже, чтобы она ехала в Италию…

Дорогая, я не задаю вам вопросов, вы отказали мне в этом праве, принимая мои заботы за пустое любопытство. Ах, сестрица, вы никогда меня не понимали. Вы не захотели прочесть в моем сердце, а я не сумела открыть вам его, я, неловкая старая дева, то резкая, а то боязливая. Вы справедливо не находили меня любезной, но вы напрасно считали, что я не способна любить и что я вас не люблю!

Алида, вернитесь, или, если вы еще близко от нас, не уезжайте! Тысяча опасностей окружает привлекательную женщину. Сила и безопасность заключаются только на лоне семьи. Ваша семья кажется вам иногда чересчур серьезной, мы это знаем и попытаемся исправиться. А может быть, всего более не нравлюсь вам я… Ну что же, если нужно, я уеду. Вы упрекали меня в том, что я становилась между вами и вашими детьми и захватывала всю их любовь. Ах, займите мое место, не оставляйте их, и вы меня больше не увидите. Но нет, вы добры, и подобная досада не достойна вас. Не могли же вы думать когда-либо, что я ненавижу вас, я, которая отдала бы всю свою жизнь для вашего счастья? И я прошу у вас прощения, если иногда была к вам несправедлива или нетерпелива. Вернитесь, вернитесь! Эдмон сильно плакал после вашего отъезда, такого непредвиденного. У Паолино же престранная фантазия: он уверяет, что вы в соседнем саду. Утверждает, что как-то видел вас там, и ему никак не могут помешать карабкаться на трельяж, откуда он смотрит за ту стену, где вы ему представились и где он все еще ждет вашего появления. Павла, которая так любит вас, очень огорчена, так что муж ее ревнует. Аделаида, на глазах которой я пишу, тоже хочет сказать вам несколько слов. Подобно мне, она говорит вам, что надо верить в нас и не покидать нас».

Письмо Аделаиды, более робкое и менее нежное, было еще трогательнее в своем чистосердечии.

«Chère madame,

вы уехали так поспешно, что я не успела задать вам один важный вопрос. Как отделать рубашки Эдмона и Паолино — кружевами, вышивками или просто рубцом? Сама я стояла за твердые, белые и совсем гладкие воротнички и манжеты, но помнится, вы говорили, что это чересчур напоминает бумагу и чересчур сухо обрамляет эти веселые и милые круглые личики. Роза, которая непременно высказывает свое мнение, особенно когда ее совсем о том не просят, стоит за кружево. Павла стоит за вышивку. Но я, заметьте, прошу вас, какая я рассудительная, я утверждаю, что эти детские мордочки должны прежде всего нравиться их мамаше, и что, кроме того, она имеет в тысячу раз более вкуса, чем мы, простенькие уроженки Женевы.

Будьте же добры ответить поскорее, chère madame. Все тут желают угодить вам и во всем слушаться вас. Вы унесли с собой часть нашего сердца и так внезапно. Это нехорошо с вашей стороны, что вы не дали нам времени поцеловать ваши прекрасные руки и сказать вам то, что я говорю вам здесь: исцелите вашу приятельницу, не очень утомляйтесь и возвращайтесь поскорее, ибо я пересказала все свои сказки, чтобы заставить Эдмона потерпеть и Паолино заснуть. Павла вам пишет. Мои отец и мать шлют вам самый сердечный привет, а Роза требует, чтобы я сказала вам, что она заботливо ухаживает за любимым вами большим миртовым деревом и прилагает к моему письму цветок от него и поцелуй для вас».

— Какая уверенность в моем возвращении! — сказала Алида, когда я кончил читать. — И какой контраст между заботами этого счастливого ребенка и молниями нашей Синайской вершины! Ну, что с тобой? Или тебе не хватает мужества? Разве ты не видишь, что чем больше мне его нужно, тем больше его у меня является? Ты, должно быть, находишь, что я была весьма несправедлива относительно моего мужа, его старшей сестры и этой невинной Аделаиды? Ну что же, пусть! Ты не можешь упрекать меня сильнее, чем я сама упрекаю! Я сомневалась в этих чудесных и чистых сердцах, я отрицала их, чтобы заглушить в себе сознание преступности своей любви. И что же, теперь, когда мои глаза раскрылись, и я вижу, какими друзьями я пожертвовала ради тебя, я мирюсь со своим преступлением, и унижение мое заглажено. Мне приятно сказать себе, что ты не подобрал меня, как птицу, выброшенную из гнезда и объявленную недостойной снова занять в нем свое место. Тем не менее, заслуга сострадания на твоей стороне. Ты все-таки почерпнул в своём великодушном сердце силу приютить меня тогда, когда я могла считать себя опозоренной, и когда ты видел, что меня топчут ногами. Но теперь Вальведр берет свои слова назад, Юста протягивает мне объятия, стоя на коленях передо мной, а кроткая Аделаида указывает мне на моих детей, говоря, что они меня ждут и оплакивают! Я могу вернуться к ним и жить с ними независимо, а мне будут служить, меня будут ласкать, благодарить, меня простят и будут благословлять! Теперь ты свободен, дорогой мой. Ты можешь покинуть меня без угрызений совести и беспокойства. Ты ничего не испортил, ничего не разрушил в моей жизни. Наоборот, этот премудрый муж и эти боящиеся суждений света друзья будут тем более щадить меня, что они видели меня готовой все порвать. Ты видишь, что мы можем расстаться, и никто не станет высмеивать нашу кратковременную любовь. Даже сам Анри, этот невоспитанный женевец, принесет мне повинную, если я добровольно откажусь от того, что он называет моей причудой. Ну, что же ты намерен делать? Отвечай! Отвечай же! О чем ты задумался?

Среди самых роковых сцеплений судьбы бывают минуты, когда Провидение протягивает нам спасительную доску и как бы говорит нам: схватись за нее, или ты погиб. Я слышал этот таинственный голос над бездной, но притягательная сила бездны переселила и увлекла меня.

— Алида, — вскричал я, — не может быть, чтобы ты предлагала мне это для того, чтобы я принял? Ты этого не желаешь, ты на это не рассчитываешь, нет, не правда ли?

— Ты понял меня, — отвечала она, становясь передо мной на колени, рука в руку в клятвенной позе. — Я принадлежу тебе, и весь остальной мир для меня не существует! Ты для меня все. Ты заменяешь мне отца и мать, покинувших меня, мужа, которого я бросаю, и друзей моих, которые станут проклинать меня, и детей моих, которые позабудут меня. Ты — мои братья и сестры, как говорит поэт, и потерянное мною отечество! Нет, я не вернусь назад, и раз это моя судьба — превратно понимать обязанности семьи и общества, по крайней мере, я посвящу свою судьбу любви! Разве это ничто, и разве тот, который внушает мне это, не удовольствуется этим? Если же да, если для тебя я первая из женщин, то не все ли мне равно — быть последнею в глазах всех других? Если мои провинности относительно их представляют заслуги относительно тебя, то на что же мне жаловаться? Если там страдают и если мне больно оттого, что я причина этих страданий, то я горжусь этим. Это искупление за мои прошлые ошибки, за которые ты меня упрекал, это моя пальма мученичества, и я кладу ее к твоим ногам.