Жорж Санд - Вальведр [современная орфография]

— Моего лучшего друга? Нет, если ты станешь упорствовать в своем намерении, то можешь подавать в отставку от этого звания!

— Я буду упорствовать, ценой дружбы, ценой самой жизни. Но как только я водворю Алиду в безопасное место, я вернусь сюда и явлюсь к г. де-Вальведру для того, чтобы повторить ему все, что ты только что слышал и что я поручаю тебе сказать ему, как только я уеду, т. е. через час.

Обернэ видел, что я непременно буду стоять на своем, и что его выговоры только больше раздражают меня. Он вдруг решился.

— Хорошо, — сказал он. — Когда ты вернешься, ты найдешь Вальведра готовым поддерживать с тобой сей замечательный разговор, а до завтра он не узнает, что я тебя видел. Уезжай как можно скорее, а я постараюсь помочь ему не найти своей жены. Прощай! Я не желаю тебе большого счастья, ибо, если бы ты был способен вкушать счастье в подобных обстоятельствах, я стал бы презирать тебя. Я рассчитываю еще, что ты пораздумаешь, и что угрызения совести вернут тебя на путь уважения к общественным приличиям. Прощай, бедняга Франсис! Я оставляю тебя на краю бездны. Один лишь Бог может помешать тебе скатиться туда.

Он вышел. Голос его заглушали слезы, от которых разрывалось мое сердце. Потом он вернулся. Я хотел броситься ему на шею, но он оттолкнул меня, спрашивая, не передумал ли я. А когда я отвечал, что нет, то он продолжал холодно:

— Я вернулся сказать тебе, что если тебе нужны деньги, то я могу предложить их тебе. Не подумай, чтобы я не упрекал себя, что доставляю тебе средства губить себя, но я предпочитаю это тому, чтобы ты обратился к этому Мозервальду… Ведь он твой соперник, надеюсь, ты это знаешь?

Я не мог больше говорить. Меня душил конвульсивный кашель. Я отвечал ему знаком, что мне ничего не нужно, и он ушел, не пожелав пожать мне руки.

Через несколько минут после его ухода я вступил в совещание с моим хозяином.

— Невфалим, — сказал я ему, — мне нужно 20 тысяч франков, и я прошу их у вас.

— Ах, наконец-то! — вскричал он с неподдельной радостью. — Значит, вы действительно мой друг!

— Да, но выслушайте. Все имущество моих родителей состоит в 40 тысячах франков, помещенных на мое имя. У меня нет долгов и я единственный сын. Пока мои родители живы, я не хочу трогать этот капитал, на проценты которого они живут. Вы мне назначите срок, а я напишу вам вексель на всю сумму с процентами.

Он не хотел принимать этого обеспечения. Я заставил его согласиться, грозя ему в случае отказа обратиться к Обернэ, предложившему мне свой кошелек.

— Разве я уже недостаточно обязан вам, — сказал я, — раз вы принимаете единственное доказательство моей состоятельности, которое я могу вам дать, а именно мое слово?

Через четверть часа я сидел с ним в карете. Мы выехали из Женевы, и он отвез меня в одну из своих загородных вилл, откуда я выехал на почтовых к французской границе.

Я очень тревожился об Алиде, которая должна была присоединиться ко мне туда вечером и которая, казалось мне, чересчур внезапно покинула дом Обернэ, а потому рисковала наткнуться на какое-нибудь препятствие. Но, доехав до назначенного места, я нашел уже ее там. Она перепрыгнула из своей кареты в мою, и мы быстро продолжили путь. В то время железных дорог не было, и догнать нас было нелегко. Однако же, для Вальведра это не было невозможно. Дальше читатель узнает, что избавило нас от его преследования.

В эту эпоху во всем цивилизованном мире Париж был самое удобное место для людей, желающих спрятаться. Там я и водворил мою подругу в таинственной и комфортабельной квартире в ожидании событий.

Я помещу здесь несколько писем, адресованных мне Мозервальдом по почте до востребования. Первое письмо было от него самого.

«Дитя мое, я сделал то, что было условлено между нами. Я написал г. Анри Обернэ, что я знаю, где вы, что я дал вам слово никому этого не говорить, но что я могу переслать вам всякое письмо, которое ему заблагорассудится доверить мне. В тот же самый день он прислал ко мне прилагаемую пачку, которую я вам и пересылаю в целости.

Вы перешли Рубикон, как покойный Цезарь. Я не стану говорить о той доле удовольствия, огорчения и тревоги, которая легла тяжело на мой желудок… Желудок, какая вульгарная вещь, и как над этим станут безжалостно смеяться, но приходится с этим примириться. Эпоха поэзии прошла для меня с эпохой надежды. А между тем, в течение нескольких дней я чувствовал в себе наклонность к этому… Теперь бог этот покинул меня, и я буду отныне думать лишь о своем здоровье. Это событие, которого я ожидал и которому не хотел верить, ваш быстрый отъезд с ней, потряс меня, и во мне опять немного разлилась желчь, но это пройдет, и навязанная вами мне роль Дон-Кихота придаст мне мужества. Я слышу отсюда, что надо мной смеются. Меня, пожалуй, сравнивают с Санчо Пансо! Все равно, я весь ваш (в единственном или во множественном числе), к вашим услугам, в вашей власти, на жизнь и на смерть.

Невфалим».

Приложенное к этому письмо содержало в себе третье письмо. Вот они оба, сначала письмо Анри:

«Я надеюсь, что, читая посылаемое мною письмо, ты откроешь глаза на свое настоящее положение. Для того, чтобы ты понял все, надо, чтобы ты узнал, как я устроил твои дела.

Если ты вообразил, что я намерен передавать твои вызывающие предложения г. де-В…, то ты крайне простодушен. Я просто напросто сообщил ему, ограждая твою честь, что всякие сообщения тебе возложены тобой на третье лицо, и что когда он найдет нужным иметь объяснение с тобой, то я обязался лично предупредить тебя и что, наконец, в этом случае, ты примешь любое rendez-vous.

Установив этот пункт, я позволил себе предположить, что ты поехал в Брюссель переговорить со своими родными о своих последующих планах. Что же касается madame, то я страшно солгал без особых угрызений совести. Я выдумал, будто бы она отправилась в Вальведр, а оттуда в Италию в какой-нибудь монастырь, где она будет ждать, чтобы муж потребовал первый развода, и что третье лицо точно так же может сообщить ей о всяком принятом на ее счет решении.

Из всего этого вышло, что г. де-Вальведр… желавший поговорить с madame, сейчас же отправился в Вальведр, что для меня было приятнее, с точки зрения его достоинства и моего нравственного спокойствия, чем если бы он бросился по следам милых беглецов.

Из Вальведра он мне написал, и если когда madame и ты прочтете это письмо, вы не воздадите должное такому человеку, то я вас жалею и не завидую вашему образу мыслей.

Я не намерен выступать здесь защитником правого дела. С моей точки зрения, это очень большое счастье для моего друга — не иметь более в жизни этих уз, предоставляющих ему ответственность без возможности кары, неразрешимая загадка, сжигающая его душу без пользы для науки. Менее нравственный и более положительный, чем он во всем, что его касается, я мысленно желаю, чтобы ему окончательно были возвращены спокойствие и свобода путешествий. Это не галантно, и ты, пожалуй, потребуешь от меня удовлетворения. Я не приму вызова, но я должен предупредить тебя об одном. А именно: если ты вздумаешь упорно требовать от г. де-В… удовлетворения за нанесенное тебе оскорбление тем, что он не оспаривает у тебя прав на жену (ты развивал именно эту тему), то найдешь во мне не жалеющего тебя друга, а мстителя за того друга, которого ты лишил бы меня. Вальведр храбр как лев, но он, может быть, не умеет драться. А я учусь драться, к великому удивлению моей жены и моей семьи, которые кланяются тебе. Славные люди, они ничего не знают!»