Борис Виан - Сердцедёр

— Можно войти? — спросил он вполголоса. Разговор прервался.

— Входите! — услышал Жакмор и прошел во вторую дверь.

Здесь сидел кюре, беседуя с ризничим. Оба встали навстречу Жакмору.

— Здравствуйте, — сказал Жакмор, — вы, конечно, и есть кюре?

— Добрый день, сударь, — ответил кюре. Это был худощавый человек с глубоко посаженными черными глазами, над которыми нависали густые черные брови. Разговаривая, он складывал на животе свои сухие длинные руки. Когда он прошелся по комнате, Жакмор заметил у него легкую хромоту.

— Я хотел бы с Вами поговорить, — сказал Жакмор.

— Слушаю вас.

— Мне нужно окрестить детей. Нельзя ли назначить церемонию на воскресенье?

— Да-да, это моя обязанность. Каждому свое, — ответил кюре.

— В доме на холме родилось трое близнецов: Жоэль, Ноэль и Ситроен. Необходимо, чтобы завтра их окрестили.

— Приходите в воскресенье к мессе. Там и договоримся о времени.

— Но я никогда не хожу к мессе, — возразил Жакмор.

— Тем более, — сказал кюре, — это вас развлечет. Наконец-то среди прихожан появится кто-то, кому мои проповеди будут в новинку.

— Вообще-то я против религии, — сказал Жакмор, — но в то же время вполне допускаю, что в деревне она может оказаться небесполезной.

Кюре ухмыльнулся.

— Как бы не так! Религия это роскошь! Только эти тупые скоты хотят извлечь из нее какую-то пользу!

Он гордо выпрямился и, прихрамывая, начал возбужденно мерить комнату шагами.

— А я возражаю! — категорическим тоном заявил он. — Моя религия останется роскошью!

— Я только хотел подчеркнуть, — пояснил Жакмор, — что в деревне авторитет кюре достаточно высок. Направлять мысли этих тугодумов в нужное русло, указывать им на их ошибки, открывать им глаза на опасность земных соблазнов, словом, пытаться смягчить их дурные наклонности... Не знаю, представляете ли вы себе, что на самом деле творится в этой деревне... Я... э-э... я здесь совсем недавно, никак не претендую на роль судьи и ни в коей мере не собираюсь поразить вас своей реакцией на явления, которые вам, вероятно, кажутся в порядке вещей, ведь так давно все это существует, но... э... кюре, например, обладает правом с высоты своей кафедры заклеймить вора и обличать слишком поспешные сексуальные связи, дабы в его округе не распространялись беспорядки и сластолюбие.

— В его приходе, — поправил ризничий.

— Ну да, в приходе... На чем это я остановился? — спросил Жакмор.

— Понятия не имею, — отрезал кюре.

— Ну вот хотя бы взять эту вашу ярмарку стариков, — сказал Жакмор решившись. — Это же дикость! Кошмар!

— Вы забыли, в каком веке живете, — воскликнул кюре.— Да, ярмарка стариков, ну и что? Какое мне до нее дело, сударь? Говорите, люди страдают... Страданием на земле, знаете ли, заслуживается кусок рая на небе. Впрочем, и сами по себе страдания, безусловно, полезны, но меня гораздо больше интересует, в чьем ве́дении они находятся. Видите ли, сударь, удручает то, что они страдают не в Боге. Говорю же вам, это грубые скоты. Религия для них — средство, а не цель. Скоты, для которых нет ничего святого.

Кюре сам подогревал себя своей речью, так что под конец из глаз его стали сыпаться огненные молнии.

— Они заявляются в церковь как баре; вот, дескать, мы собственной персоной. И знаете, чего они просят у меня? Чтобы на их полях рос эспарцет! А на мир в душе им плевать! Он и так у них есть! Для того и существует Ля Глоир! Но я буду бороться до конца, я не сдамся! Эспарцет им, видишь ли, подавай! Слава Богу, у меня есть верные друзья. Их мало, но они поддерживают меня.

И он довольно ухмыльнулся.

— Вот приходите в воскресенье, сами увидите... Поймете, как можно материю победить при помощи самой же материи. Я заставлю этих скотов взглянуть на самих себя... Их инертность столкнется с еще большей инертностью. Потрясенные этим, они ощутят душевный трепет, а он приведет их к религии... к роскоши!.. К той роскоши, на которую по доброте своей Господь дал им право.

— Так как же насчет крещения? — спросил Жакмор, — в воскресенье днем?

— Я уточню час по окончании мессы, — повторил кюре..

— Ну хорошо, — сказал Жакмор, — разрешите откланяться, господин кюре. Очень мне ваша церковь понравилась. Занятное сооружение.

— Да, конечно, — с отсутствующим видом согласился кюре.

Он снова сел, а Жакмор вышел через ту же дверь, в которую вошел. Он чувствовал легкую усталость.

— Какая обуза все эти поручения Клементины, — подумал он вслух. — Хорошо бы эта троица поскорее выросла. А тут еще на мессу тащиться...

Наступал вечер.

— Тащиться на мессу! Канальство! Возмутительно!

— Канальство, — подтвердил здоровенный черный кот, сидевший на стене.

Жакмор посмотрел на него. Кот замурлыкал, и две вертикальные черточки вспыхнули в его глазах.

— Канальство, — заключил Жакмор, обрывая мягкую цилиндрическую траву. Сделав несколько шагов, он оглянулся, посмотрел на кота, секунду поколебался, а потом пошел дальше.

Готовый к выходу, Жакмор слонялся по коридору. Он надел парадный костюм и чувствовал себя несколько смущенно, словно актер, вышедший на пустую сцену. Наконец появилась служанка.

— Ну сколько же можно, — посетовал Жакмор.

— Ой, извините, надо ж было принарядиться, — объяснила девушка. Она выбрала белое воскресное пикейное платье до колен, черные туфли, черную шляпу и белые шелковые перчатки. В руках — требник в старом кожаном переплете. Лицо блестит, губы неряшливо подкрашены. Объемистая грудь выпирает из корсажа, а все остальное платье, казалось, занимают одни мощные бедра.

— Идемте же, — сказал Жакмор.

Они вышли. Девушке, очевидно, было неловко, и из почтительности она старалась не дышать. Пройдя метров сто, Жакмор спросил:

— Так когда же мы займемся психоанализом?

Она покраснела и посмотрела на него снизу вверх. В этот момент они проходили мимо густой живой изгороди.

— Сейчас никак нельзя, до мессы... — прозвучал ее полный надежды голос.

Когда до психиатра дошло, как она его поняла, его рыжая бородка затрепетала, и он твердой рукой повел ее к обочине дороги. Они с трудом пробрались сквозь ежевичную изгородь, при этом Жакмор изорвал свой прекрасный костюм. Зато они оказались в безопасном укромном местечке, на полянке. Служанка осторожно сняла свою черную шляпу.

— Как бы не помялась, — сказала она. — Ой, знаете, а ведь если я лягу, у меня сзади все будет зеленое...

— Так встаньте на четвереньки, — посоветовал Жакмор.

— Да, правильно, — ответила она, будто этот способ был для нее единственно возможным.

Психиатр усердно трудился над ней, а скошенный затылок девушки то поднимался, то опускался перед его глазами. Она была плохо причесана, несколько прядей выбились и болтались на ветру. От нее крепко пахло, но Жакмор не имел женщину со своего приезда, и этот немного животный запах не вызывал у него отвращения. Из вполне понятного чувства гуманности он поостерегся, чтобы не сделать ей ребенка.