Борис Виан - Сердцедёр

На ходу его толкнул столяр — Жакмор узнал его по большому рту и носу картошкой. Столяр зло улыбнулся Жакмору.

— Ну как, видал? Я же говорил, здесь знают толк в вере. И кюре тут ничего не изменит. Ведь бедняга и сам не знает, зачем он нужен, Бог. — Столяр пожал плечами. — Чего там! Пускай себе чешет языком. Никакой беды от этого нет, одно развлечение. У нас тут все очень любят мессу. С кюре или без него. Главное, мои створки продержались.

Он пошел дальше. Где была служанка, Жакмор не знал и решил больше ею не заниматься. Толпа наконец поредела, он смог пройти в ризницу. Жакмор сразу направился в дальнюю комнату и вошел туда без стука. Кюре, хромая, ходил взад-вперед, расцветая от комплиментов, которые щедро расточал ризничий. То был маленький человечек с красным и настолько невзрачным лицом, что Жакмор не смог сразу вспомнить, видел ли его, когда заходил сюда впервые.

— Потрясающе, — говорил ризничий, — вы были великолепны! Какая игра! Это ваша лучшая роль!

— Да, по-моему, их проняло, — отвечал кюре. На лбу у него красовалась огромная шишка.

— Это просто сенсация! Какое дыхание! Какое вдохновение! И какое владение словом! Право, я всегда преклонялся перед вами, а теперь преклоняюсь еще больше.

— Ну-ну... Ты преувеличиваешь, — сказал кюре. — Все прошло и впрямь удачно, но уж не настолько.

— Позвольте и мне присоединить свои комплименты, — вмешался Жакмор.

— О! Какой талант! — причитал ризничий. — Мировой класс!

— Послушайте, вы мне все-таки льстите, — сказал кюре, выпятил грудь колесом и любезно улыбнулся Жакмору.

— Садитесь же, сударь.

Жакмор сел на стул.

Ризничий продолжал, задыхаясь от восторга:

— Знаете, когда вы им сказали: «Это церковь, а не лейка», я чуть не упал в обморок. Нет, правда. Что за талант, мой дорогой кюре! Или: «Бог не любит эспарцет». Какое мастерство, а? Подумать только!

— А ведь святая правда! — согласился кюре. — Но не будем задерживать этого господина.

— Я по поводу крестин, — объяснил психиатр.

— Как же, помню, помню, — суетился разомлевший от похвал кюре. — Что ж, мы это по-быстрому. Приходите все к четырем часам. Я позвоню в колокола без двадцати четыре. Непременно по-быстрому.

— Благодарю вас, господин кюре, — сказал Жакмор, поднявшись. — Позвольте еще раз выразить вам мое восхищение. Это было... что-то запредельное.

— О, вот именно это слово, запредельное, — подхватил ризничий, — да-да, мой дорогой кюре!

Кюре был в полном восторге. Прощаясь, он сильно тряс руку Жакмора.

— Очень жаль, что вы так скоро уходите. Я бы с удовольствием пригласил вас отобедать с нами... Но боюсь злоупотребить вашим терпением... — сказал он.

— Да, я в общем тороплюсь. Спасибо, пообедаем как-нибудь в другой раз, — ответил Жакмор. — Еще раз спасибо. Я восхищаюсь вами!

И он быстро вышел из комнаты. В нефе было сумрачно и тихо.

Дождь почти перестал. Снова засветило солнышко. Горячий пар поднимался от земли.

«Таким образом, полную порцию отхвачу, — думал Жакмор, — пару раз за день побываю в храме, а потом, может, лет десять ноги моей там не будет. Или девять с половиной».

Он сидел в холле и ждал. Сверху доносился топот сновавших туда-сюда няни, Анжеля и Клементины. Звук шагов приглушали толстое перекрытие и керамическая плитка. Но вот пронзительные крики кого-то из пачкунов свободно проникали сквозь все препятствия и наматывались на барабанные перепонки Жакмора. Небось, Ноэль или Жоэль. Ситроен не орал никогда.

На Беложо было платье для крестин из розовой тафты с большими лиловыми бантами, черные туфли и черная шляпа. Она боялась сделать лишнее движение и до всего дотрагивалась только кончиками пальцев. Однако уже умудрилась разбить три вазы.

Анжель был одет как обычно. На Клементине — черные брюки и такой же пиджак. Трое пачкунов великолепно смотрелись в атласных кружевных конвертах. Анжель спустился в гараж.

Клементина несла Жоэля и Ноэля, доверив Ситроена няне. Иногда тот взглядывал на мать, и его маленький ротик подрагивал. Он не плакал. Ситроен никогда не плакал. Время от времени Клементина с иронией поглядывала на него и, нарочно поддразнивая, целовала Жоэля или Ноэля.

Анжель подал машину к крыльцу, и все вышли из дома. Жакмор замыкал шествие. Он нес мешочки с миндалем в сахаре, монетками и шкварками, которые после церемонии будут розданы деревенским детям и животным.

Небо, как обычно, было ярко-голубым, и сад блистал всеми своими пурпурными и золотистыми оттенками.

Машина тронулась. Из-за детей Анжель ехал очень медленно. При каждом движении няни тафта громко хрустела. Платье было великолепное. Но Жакмор все-таки предпочитал другое, пикейное, которое сидело на ней в облипочку. А в этом она выглядела совершенно по-деревенски.

Тени сгущались вокруг Жакмора. Расположившись за письменным столом, он размышлял. Странная подавленности мешала ему встать и включить свет. Какой, однако, был трудный день, последний день трудной недели, и теперь Жакмор пытался вновь обрести спокойствие души. Все эти дни, полные беготни и суматохи, он почти не испытывал потребности в занятиях психоанализом, но сейчас, когда остался один и расслабился... он почувствовал, как в его душу вновь вползала тревожащая и беспощадная, как дневной свет, пустота. Пустота, лишенная каких-либо чувств. Просто на время она оказалась замаскированной чередой быстро сменявшихся картин последних дней. В полной растерянности, не испытывая никаких желаний, он ждал прихода няни. Стояла сильная жара, и от стен, покрытых лаком, приятно пахло деревом; близкое море смягчало обжигающее дыхание ветра, и его дуновения становились от этого дивно успокаивающими. С улицы доносились крики птиц и пронзительное жужжание насекомых.

Тут кто-то робко поскребся в дверь. Жакмор поднялся, чтобы открыть. Крестьяночка вошла и от сильного смущения остановилась на пороге. Жакмор заулыбался; он щелкнул выключателем и аккуратно прикрыл за ней дверь.

— Ну что? Страшно? — спросил он. И тут же упрекнул себя за вульгарность, но, мгновение спустя, нашел ей оправдание, решив, что никак не мог оскорбить существо вульгарное...

— Вот, садись сюда, на кровать, — предложил он.

— Нет, не могу, — ответила она.

— Ну-ну, — сказал Жакмор, — не надо стесняться, ложись и расслабься.

— Мне раздеться? — спросила она.

— Дело твое. Можешь раздеться, если хочешь, можешь остаться так, короче, веди себя непринужденно... Это все, что от тебя требуется.

— А вы тоже разденетесь? — спросила она, немного осмелев.

— Но, послушай, — возмутился Жакмор, — ты зачем сюда пришла, психоанализироваться или блудить?