Борис Виан - Сердцедёр

— По-моему, вы зря волнуетесь, — сказал Жакмор, — дети, вообще говоря, вполне способны осознать, что им на пользу, и довольно редко попадают в опасные ситуации.

— Вы так думаете?

— Ну разумеется, — ответил Жакмор, — ведь иначе мы бы с вами здесь не сидели.

— Конечно, вы отчасти правы, но все-таки мои дети совершенно особенные.

— Да, безусловно, — сказал Жакмор.

— А потом, я их так люблю. Уж так люблю, что, кажется, предусмотрела все, что может с ними произойти и в доме, а в саду, аж сон потеряла от всех этих раздумий. Вы даже представить не можете, сколько напастей их подстерегает. Подумайте только, какое это испытание для такой любящей матери, как я. А ведь в доме полно дел по хозяйству, и я не в состоянии все время за ними следить.

— А служанка?

— Она дура, — ответила Клементина, — и поэтому одни, без нее, они даже в большей безопасности. Толстокожая, как носорог; уж лучше пусть они держатся от нее подальше. Но главное, она абсолютно неспособна принять самостоятельное решение. Представьте, дети выроют своими лопатками канавку чуть поглубже, наткнутся на нефтяную жилу, и вот забьет нефтяной фонтан, грозя затопить все вокруг, а она ни за что не сообразит, что делать. Господи, какие еще ужасы меня ждут! О, как же я их люблю!

— Да, действительно, теперь я вижу, вы все предусмотрели, — сказал Жакмор.

— И еще одно меня очень тревожит, — сказала Клементина, — их образование. Я вся трепещу от одной мысли, что они будут ходить в деревенскую школу. Разумеется, одних я их не пущу. Но нельзя и с этой девицей, с ними обязательно что-нибудь случится. Уж лучше я сама буду ходить, а вы иногда будете меня подменять, но обещайте быть предельно внимательным. Хотя нет, все-таки придется мне ходить самой. Правда, их учеба сейчас не самое главное, ведь они еще совсем маленькие; как представлю, что дети выходят за ворота сада, так просто с ума схожу, и поэтому до сих пор пока не продумала как следует, от чего их нужно будет оберегать.

— Наймите домашнего учителя, — предложил Жакмор.

— Я тоже думала об этом, но, знаете, я ревнива. Глупо, конечно, и хоть это совершенно нормально, но я бы не вынесла, если бы они привязались к кому-то еще. Понимаете, хорошего учителя они обязательно полюбят, а плохой моим детям ни к чему. Словом, школе я не особенно доверяю, но там все-таки один учитель на всех; а вот проблема домашнего учителя мне кажется практически неразрешимой.

— В качество домашнего учителя частенько приглашают священника... — сказал Жакмор.

— Я не особенно религиозна, и не вижу смысла в воспитании моих детей в этом духе.

— Думаю, как раз тут наш кюре не опасен, — сказал Жакмор, — у него вполне здоровое представление о религии, и он вряд ли будет часто призывать к Богу.

— Нет, кюре не согласится, — отрезала Клементина, — и поэтому все возвращается на круги своя: им придется ходить в деревенскую школу.

— Но, в конце концов, если хорошенько подумать, опасности нет никакой: по этой дороге и машины-то не ездят. Почти.

— Вот именно, — сказала Клементина, — машины столь редки, что теряешь бдительность, а это куда опаснее. Только подумаю о дороге, и в дрожь бросает.

— Вы рассуждаете, как святая Делли, — заметил Жакмор.

— Бросьте ваши штучки, — сказала Клементина. — Нет, правда, ничего другого не остается, как мне самой встречать их и провожать. А что вы хотите, если любишь детей, можно пойти и на некоторые жертвы.

— Что-то вы не очень беспокоились за них, когда пропускали время кормления, лазая по скалам, — заметил Жакмор.

— Не помню, чтобы когда-нибудь было такое, — ответила Клементина, — а если я и поступала таким образом, то, вероятно, плохо себя чувствовала. Во всяком случае, не вам мне об этом напоминать. Вы же отлично помните, в то время Анжель еще жил с нами, и одного его присутствия было достаточно, чтобы вывести меня из себя. Теперь же все изменилось, и вся полнота ответственности за их образование лежит на мне.

— А вы не боитесь сделать их слишком зависимыми от вас? — немного смущаясь, спросил психиатр.

— Да ведь нет ничего более естественного! Дети — единственное, что у меня есть в жизни, только ради них я и живу; и, по-моему, справедливо, если в ответ они станут полагаться на меня в любой ситуации.

— И все-таки, — сказал Жакмор, — я думаю, вы преувеличиваете... ведь при желании всюду можно найти опасность; ну, например... мне непонятно, почему вы позволяете им пользоваться бумагой; бумагой можно оцарапаться, и, кто знает, а вдруг продавщица, запаковавшая пачку, пыталась отравить свою семью мышьяком и взвешивала точную дозу яда на первом листе из пачки, и теперь этот лист отравлен и опасен... его нельзя касаться... и вот, дотронувшись до него, один из ваших мальчиков уже падает замертво... Вы бы им еще попки вылизывали.

Она на мгновение задумалась.

— О, постойте-ка... — сказала Клементина, — ведь именно так и поступают животные со своими малышами... наверное, по-настоящему хорошая мать должна делать так же.

Жакмор пристально посмотрел на нее.

— Да, теперь я понимаю, вы действительно любите их, — сказал он очень серьезно. — В самом деле, если разобраться, в этой истории с мышьяком нет ничего невероятного.

— Это просто ужасно, — убитым голосом произнесла Клементина и заплакала, — просто не знаю, что делать... ума не приложу.

— Успокойтесь, пожалуйста, — сказал Жакмор, — я вам помогу. Я, наконец, осознал, насколько это все сложно. Но как-нибудь образуется, уверяю вас. А сейчас идите наверх и прилягте.

Она ушла.

— Да, вот это страсть, — сказал себе Жакмор и отправился дальше по своим делам. Хотел бы и он испытать нечто подобное. Но сие, увы, было невозможно, и он мог только наблюдать. А тут еще смутная мысль, которая все убегала, показывая хвостик, досаждала ему. Смутная мысль. Мысль туманная, расплывчатая. А любопытно было бы узнать, что думают обо всем этом дети.

Но время пока что не поджимало.

Дети играли на лужайке под окнами спальни матери. Ей все труднее и труднее становилось переносить их отсутствие.

Сейчас Клементина внимательно наблюдала за их жестами, пытаясь прочесть по лицам, о чем они думают. Жоэль казался менее оживленным, чем обычно, вяло плелся в хвосте, в точности повторяя движения братьев. Вдруг он остановился, потрогал свои штанишки и растерянно посмотрел на Ноэля и Ситроена. Те принялись приплясывать вокруг Жоэля, будто он сказал им что-нибудь очень веселое. А тот тер кулаками глаза, и было совершенно очевидно, что он плакал.

Клементина выбежала из комнаты, спустилась по лестнице и в мгновение ока оказалась на лужайке.

— Что случилось, детка?

— Живот болит! — всхлипывал Жоэль.