Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

— Милостивое Небо!

— На поверхности плавал жир, он до сих пор стоит у меня в горле.

— Шико, Шико! — вздохнув, сказал дон Модест таким же тоном, каким умирающий Цезарь взывал к своему убийце: “И ты, Брут!”

— Да к тому же у вас нет для меня времени.

— У меня?

— Вы мне сами сказали, что заняты. Говорили вы это, да или нет? Не хватало еще, чтобы вы стали лгуном.

— Это дело можно отложить. Ко мне должна прийти одна просительница.

— Ну, так и принимайте ее.

— Нет, нет, дорогой господин Шико. Хотя она прислала мне сто бутылок сицилийского вина…

— Сто бутылок сицилийского вина?

— Я не приму ее, хотя это, видимо, очень важная дама. Я не приму ее. Я буду принимать только вас, дорогой господин Шико. Она хотела у меня исповедаться, эта знатная особа, которая дарит сицилийское сотнями бутылок. Так вот, если вы потребуете, я откажу ей в моем духовном руководстве. Я велю передать ей, чтобы она искала себе другого духовника.

— Вы это сделаете?

— Только чтобы вы со мной позавтракали, господин Шико, только чтобы я мог загладить свою вину перед вами.

— Вина ваша проистекает из вашей чудовищной гордыни, дон Модест…

— Я смиряюсь душой, друг мой.

— …и вашей беспечной лени.

— Шико, Шико, с завтрашнего же дня я начну умерщвлять свою плоть, заставляя монахов ежедневно производить военные упражнения.

— Монахов? Упражнения? — спросил Шико, вытаращив глаза. — Какие же? С помощью вилки?

— Нет, с настоящим оружием!

— С боевым оружием?

— Да, хотя командовать очень утомительно.

— Вы будете обучать своих монахов военному делу?

— Я, во всяком случае, отдал соответствующие распоряжения.

— С завтрашнего дня?

— Если вы потребуете, то даже с сегодняшнего.

— А кому в голову пришла мысль обучать монахов военному делу?

— Кажется, мне самому, — сказал Горанфло.

— Вам? Это невозможно.

— Это так, я отдал такое распоряжение брату Борроме.

— А что это за брат Борроме?

— Ах, да вы даже его не знаете.

— Кто он такой?

— Казначей.

— Как же у тебя появился казначей, которого я не знаю, ничтожество ты этакое.

— Он попал сюда после вашего последнего посещения.

— А откуда он у тебя взялся, этот казначей?

— Его рекомендовал мне его высокопреосвященство кардинал де Гиз.

— Лично?

— В письме, дорогой Шико, в письме.

— Это не тот похожий на коршуна монах, которого я видел внизу?

— Он самый.

— Который доложил о моем приходе?

— Да.

— Ого! — невольно вырвалось у Шико. — Какие же такие качества у этого казначея, позволившие ему получить столь горячую рекомендацию от кардинала де Гиза?

— Он считает, как Пифагор.

— С ним-то вы и решили заняться военным обучением монахов?

— Да, друг мой.

— То есть это он предложил вам вооружить монахов?

— Нет, дорогой господин Шико, мысль исходила от меня, только от меня.

— Ас какой целью?

— С целью вооружить их.

— Долой гордыню, нераскаявшийся грешник, гордыня, — великий грех: не вам пришла в голову эта мысль.

— Мне либо ему. Я уж, право, не помню, кому из нас она пришла в голову. Нет, нет, определенно мне; кажется, по этому случаю я даже произнес одно очень подходящее блистательное латинское изречение.

Шико подошел поближе к настоятелю.

— Латинское изречение, вы, дорогой мой аббат?! — сказал он. — Не припомните ли вы эту латинскую цитату?

— Militat spiritu…

— Militat spiritu, militat gladio?

— Точно, точно! — восторженно вскричал дон Модест.

— Ну, ну, — сказал Шико, — невозможно извиняться более чистосердечно, чем вы, дон Модест. Я вас прощаю.

— О! — умиленно произнес Горанфло.

— Вы по-прежнему мой друг, мой истинный друг.

Горанфло смахнул слезу.

— Но давайте же позавтракаем, я буду снисходителен к вашим яствам, — продолжал Шико.

— Слушайте, — сказал Горанфло вне себя от радости. — Я велю передать брату повару, что если он не накормит нас по-царски, то будет посажен в карцер.

— Отлично, отлично, — сказал Шико, — вы же здесь хозяин, дорогой мой настоятель.

— И мы раскупорим несколько бутылочек, полученных от моей духовной дочери.

— Я помогу вам добрым советом.

— Дайте я обниму вас, Шико.

— Не задушите меня. Лучше побеседуем.

Горанфло не замедлил отдать соответствующие распоряжения.

Если достойный настоятель и двигался, как он утверждал, по восходящей, то особенно во всем, что касалось подробностей какой-нибудь трапезы, а также в развитии кулинарного искусства вообще.

Дон Модест вызвал брата Эзеба, каковой и предстал не столько перед своим духовным начальником, сколько перед взором судии.

По тому, как его приняли, он сразу догадался, что у достойного приора его ожидает нечто не вполне обычное.

— Брат Эзеб, — суровым тоном произнес Горанфло, — прислушайтесь к тому, что вам скажет мой друг господин Робер Брике. Вы, говорят, пренебрегаете своими обязанностями. Я слышал о серьезных погрешностях в вашем последнем раковом супе, о роковой небрежности в приготовлении свиных ушей. Берегитесь, брат Эзеб, берегитесь: коготок увяз — всей птичке пропасть.

Монах, то бледнея, то краснея, стал бормотать какие-то извинения, которые, однако, не были приняты во внимание.

— Довольно, — сказал Горанфло.

Брат Эзеб умолк.

— Что у вас сегодня на завтрак? — спросил достопочтенный настоятель.

— Яичница с петушиными гребешками.

— Еще что?

— Фаршированные шампиньоны.

— Еще?

— Раки под соусом с мадерой.

— Мелочь, все это мелочь. Назовите что-нибудь более основательное, да поскорее.

— Можно подать окорок, начиненный фисташками.

Шико презрительно фыркнул.

— Простите, — робко вмешался Эзеб. — Он сварен в сухом хересе. Я нашпиговал его говядиной, вымоченной в маринаде на оливковом масле. Таким образом, мясо окорока сдобрено говяжьим жиром, а говядина — свиным.

Горанфло бросил на Шико робкий взгляд и жестом выразил одобрение.

— Это неплохо, правда ведь, господин Брике? — сказал он.

Шико жестом показал, что он доволен, хотя и не совсем.

— А еще что у вас есть? — спросил Горанфло.

— Можно приготовить отличного угря.

— К черту угря, — сказал Шико.

— Я думаю, господин Брике, — продолжал Эзеб, постепенно смелея, — что вы не раскаетесь, если попробуете моих угрей.

— А что в них такого особенного?

— Я их особым образом откармливаю.

— Ого!

— Да, — вмешался Горанфло, — кажется, римляне или греки, словом, какой-то народ, живший в Италии, откармливали миног, как Эзеб. Он вычитал это у одного древнего писателя по имени Светоний, писавшего по вопросам кулинарии.

— Как, брат Эзеб, — вскричал Шико, — вы кормите своих угрей человеческим мясом?