Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

— Дон Модест — человек во всех отношениях выдающийся, — ответил с поклоном Шико.

Про себя он подумал: “Ну, мой дорогой орленок, не дремли, не то этот коршун выщиплет тебе перья!”

Когда Шико, поддерживая достопочтенного настоятеля, спустился по парадной лестнице во двор аббатства, то, что он увидел, очень напоминало огромную, полную кипучей деятельности казарму.

Монахи, разделенные на два отряда по сто человек в каждом, стояли с алебардами, пиками и мушкетами к ноге, ожидая, словно солдаты, появления своего командира.

Человек пятьдесят, из числа наиболее сильных и ревностных, были в касках или шлемах, на поясах у них висели длинные шпаги: со щитом в руке они совсем походили бы на древних мидян, а будь у них раскосые глаза — на современных китайцев.

Другие, горделиво красуясь в выпуклых кирасах, с явным удовольствием постукивали по ним железными перчатками.

Наконец, третьи, в нарукавниках и набедренных латах, старались усиленно работать суставами, лишенными в этих панцирях всякой гибкости.

Брат Борроме взял из рук послушника каску и надел ее на голову быстрым и точным движением какого-нибудь рейтера или ландскнехта.

Пока он затягивал ее ремнями, Шико, казалось, глаз не мог оторвать от каски. При этом он улыбался, все время ходил вокруг Борроме, словно затем, чтобы полюбоваться его шлемом со всех сторон. Более того — он даже подошел к казначею и провел рукой по каске.

— Замечательный V вас шлем, брат Борроме, — сказал он. — Где это вы приобрели его, дорогой аббат?

Горанфло не в состоянии был ответить, ибо в это самое время его облачали в сверкающую кирасу; хотя она была таких размеров, что вполне подходила бы Фарнезскому Геркулесу, роскошным телесам достойного настоятеля в ней было порядком тесно.

— Не затягивайте так сильно, — кричал Горанфло, — не тяните же так, черт побери, я задохнусь, я совсем лишусь голоса, довольно, довольно!

— Вы, кажется, спрашивали у преподобного отца настоятеля, — сказал Борроме, — где он приобрел мою каску?

— Я потому спросил об этом у достопочтенного аббата, а не у вас, — продолжал Шико, — что у вас в монастыре, я полагаю, как и в других обителях, все делается лишь по приказу настоятеля.

— Разумеется, — сказал Горанфло, — все здесь совершается лишь по моему распоряжению. Что вы спрашиваете, милейший господин Брике?

— Я спрашиваю у брата Борроме, не знает ли он, откуда взялась эта каска.

— Она была в партии оружия, закупленного преподобным отцом настоятелем для монастыря.

— Мною? — переспросил Горанфло.

— Ваша милость, конечно, изволите помнить, что велели доставить сюда каски и кирасы. Вот ваше приказание и было выполнено.

— Правда, правда, — подтвердил Горанфло.

“Черти полосатые, — заметил про себя Шико, — моя каска, видно, очень привязана к своему хозяину: я сам снес ее во дворец Гизов, а она, словно заблудившаяся собачонка, разыскала меня в монастыре святого Иакова!”

Тут, повинуясь жесту брата Борроме, монахи сомкнули ряды, и воцарилось молчание.

Шико уселся на скамейку, чтобы с удобством наблюдать за учением.

Горанфло продолжал стоять, крепко держась на ногах, словно на двух столбах.

— Смирно! — шепнул брат Борроме.

Дон Модест выхватил из железных ножен огромную саблю, и, взмахнув ею, крикнул мощным басом:

— Смирно!

— Ваше преподобие, вы, пожалуй, устанете, подавая команду, — заметил с кроткой предупредительностью брат Борроме, — нынче утром вы себя неважно чувствовали: если вам будет угодно позаботиться о своем драгоценном здоровье, я бы мог сегодня провести учения.

— Хорошо, согласен, — ответил дон Модест. — И правда, я что-то прихворнул, задыхаюсь. Командуйте вы.

Борроме поклонился и, как человек, привыкший к подобным изъявлениям согласия, стал перед фронтом.

— Какой усердный слуга! — сказал Шико. — Этот малый настоящая жемчужина.

— Он просто прелесть! Я же тебе говорил, — ответил дон Модест.

— Я уверен, что он выручает тебя таким образом каждый день, — сказал Шико.

— О да, каждый день. Он покорен мне, как раб. Я все время упрекаю его за излишнюю предупредительность. Но смирение — вовсе не рабство, — наставительно прибавил Горанфло.

— Так что тебе здесь, по правде говоря, нечего делать, и ты можешь почивать сном праведника: бодрствует за тебя брат Борроме?

— Ну да, Боже ты мой!

— Это мне и нужно было выяснить, — заметил Шико, и все свое внимание он перенес на брата Борроме.

Замечательное это было зрелище — монастырский казначей выпрямился в своих доспехах, словно вставший на дыбы боевой конь.

Расширенные зрачки его метали огонь, мощная рука делала такие искусные выпады шпагой, что казалось, мастер своего дела фехтует перед взводом солдат. Каждый раз, когда Борроме показывал какое-нибудь упражнение, Горанфло повторял его жесты, прибавляя при этом:

— Борроме правильно говорит. Но и я вам это же говорю: припомните вчерашнее учение. Переложите оружие в другую руку, держите пику, держите ее крепче, чтоб наконечник находился на уровне глаз. Да подтянитесь же, ради святого Георгия! Тверже ногу! Равнение налево — то же самое, что равнение направо, с той разницей, что все делается как раз наоборот.

— Черти полосатые! — сказал Шико. — Ты ловко умеешь обучать.

— Да, да, — ответил Горанфло, поглаживая тройной подбородок, — я довольно хорошо разбираюсь в упражнениях.

— В лице Борроме у тебя очень способный ученик.

— Он отлично схватывает мои указания. Исключительно умный малый.

Монахи выполняли военный бег — маневр, весьма распространенный в то время, — схватывались врукопашную, бились на шпагах, кололи пиками и упражнялись в стрельбе.

Когда дошли до стрельбы, настоятель сказал Шико:

— Сейчас ты увидишь моего маленького Жака.

— А кто он такой — твой маленький Жак?

— Славный паренек, которого я хотел взять для личных услуг, — у него очень спокойная повадка, но сильная рука, и при этом он живой, как порох.

— Вот как! А где же этот прелестный мальчик?

— Подожди, подожди, я его сейчас покажу. Да вон там, видишь: тот, что уже нацепил свой мушкет и собирается стрелять.

— И хорошо он стреляет?

— Так, что в ста шагах не промахнется по ноблю с розой.

— Этот малый будет лихо служить мессу! Но, кажется, теперь моя очередь сказать: подожди, подожди.

— Что такое?

— Ну да!.. Э, нет!

— Ты знаешь моего маленького Жака?

— Я? Да ни в малейшей степени.

— Но сперва тебе показалось, что ты его знаешь?

— Да, мне показалось, что это его я видел в одной церкви, в некий прекрасный день, точнее — в ночь, когда сидел, запершись, в исповедальне. Но нет, я ошибся, это был не он.