Александр Дюма - Дюма. Том 03. Две Дианы

— Вы хотите знать, Диана?

— Да, государь.

— Пусть будет так. Нежной и преданной дочери я могу все открыть. Итак, слушайте меня, Диана!

И Генрих рассказал ей о двух своих встречах с Габриэлем, о необъяснимом гневном молчании молодого человека, о том, как он в первом случае не ответил ему на поклон, а во втором — не протянул руку помощи.

— Ведь его проступки велики, Диана! — закончил Генрих, стараясь не обращать внимания на волнение дочери. — Тут чуть ли не оскорбление величества! Но я превозмог это поношение, я стерпел, ибо в свое время он пострадал по моей вине… а также оказал великие заслуги государству и недостаточно был за них вознагражден…

И, бросив на нее пронизывающий взгляд, добавил:

— Я не знаю и не хочу знать, Диана, насколько вы посвящены в мои счеты с виконтом, но знайте одно: я стерпел только потому, что я признаю себя неправым и сожалею о совершенной ошибке… Но, может, я напрасно так поступил… Кто знает, к чему могут привести его будущие выходки. Не лучше ли мне заранее обезопасить себя от дерзновений этого господина? Вот об этом-то я и хотел по-дружески с вами посоветоваться, Диана.

— Благодарю вас, государь, за такое доверие, — грустно отозвалась Диана, оказавшаяся меж двух огней: ей надлежало теперь выполнить свой долг не только перед отцом, но… и перед Габриэлем.

— Благодарить меня не стоит… все это в порядке вещей… Но что вы все-таки скажете? — настаивал король, видя, что дочь его колеблется.

— Я скажу, — запинаясь, произнесла Диана, — что у вашего величества… есть основания… быть более осмотрительным с виконтом д’Эксмесом.

— Не думаете ли вы, Диана, что моя жизнь в опасности?

— О государь, я так не сказала… Но мне кажется, что господину д’Эксмесу нанесено тягчайшее оскорбление… И можно опасаться…

Диана в испуге остановилась, лоб ее покрылся испариной. Не стала ли она доносчицей? Не покрыла ли невольно себя позором?.. Но Генрих истолковал ее страдания по-иному.

— О, я тебя понимаю, Диана! — вскричал он, расхаживая по комнате. — Да, я так и думал… Извольте видеть — я должен опасаться этого юнца!.. Нет, жить с таким дамокловым мечом над головой невыносимо! Короли не простые дворяне, у них другие обязанности… Я прикажу, чтобы господина д’Эксмеса арестовали.

И он быстро двинулся к двери, но Диана бросилась к нему. Как! Габриэля обвинят, возьмут под стражу, бросят в тюрьму, и она, Диана, его выдала! Этого перенести она не могла! И потом, в словах Габриэля не было прямой угрозы!..

— Государь, одну минуту, — взмолилась она. — Вы ошиблись, клянусь вам, вы ошиблись! Разве я упомянула о какой-нибудь опасности для вас?.. Во всем, что он говорил мне, не было и намека на преступление. Если бы было иначе, разве я не сказала бы вам?

Король остановился:

— Пожалуй, так. Но что же означали ваши слова?

— Я хотела сказать, государь, что вам следует избегать таких встреч, когда обиженный подданный может забыть долг почтения к своему государю. Но от непочтения далеко до цареубийства! Государь, достойно ли с вашей стороны нанести еще одну обиду?!

— Нет, конечно, не к этому я стремился, — ответил король, — и коль скоро вы рассеиваете мое беспокойство и берете на себя ответственность за мою жизнь, то я могу не тревожиться…

Диана торопливо перебила его:

— Не тревожиться? Но к этому я тоже вас не призывала! Какую ответственность вы хотите возложить на меня! Напротив, ваше величество, вам нужно быть все время начеку!

— Нет, Диана, я не в силах постоянно прятаться и трепетать… Две недели я не живу… С этим надо покончить. Выбор только один. Либо я, поверив вашему слову, спокойно живу в свое удовольствие, помышляя только о государстве, а не о каком-то там виконте д’Эксмесе, либо я лишаю его возможности вредить мне и поручаю это тем людям, которые обязаны охранять мою особу.

— Но кто же они? — спросила Диана.

— Прежде всего коннетабль де Монморанси, глава армии.

— Монморанси! — в ужасе повторила она.

При ненавистном имени Монморанси ей сразу припомнились все несчастья отца Габриэля, его долгое, мучительное заточение и гибель. Если Габриэль попадет в руки коннетабля, его ждет такая же учесть — он погиб…

А пока все эти мысли молнией проносились в голове Дианы, король задал ей еще один мучительный вопрос:

— Так вот, Диана, какой же дашь мне совет? Ты лучше меня знаешь, насколько велика опасность, и твое слово будет для меня законом. Как же поступить: забыть о виконте или, напротив, усилить за ним надзор?

Слова эти, или, вернее, тон, которым произнес их король, ужаснули Диану:

— Государь, я не могу дать иного ответа, чем тот, который подскажет вам ваша совесть. Если бы вы сами не оскорбили в свое время виконта, вы бы наверняка не стали со мной советоваться, как наказать виновного. Нерешительность вашего величества вызвана более веской причиной… И, признаться, я не вижу никаких оснований для особого беспокойства. Ведь если бы господин д’Эксмес помышлял о преступлении, он бы не упустил удобной возможности ни в галерее Лувра, ни в лесах Фонтенбло.

— Довольно, Диана. Ты сняла с моей души тяжкое бремя. Благодарю тебя, дитя мое, и больше не будем об этом говорить. Теперь я могу с легким сердцем заняться подготовкой свадебных празднеств. Я хочу, чтобы они были блистательны, и хочу, чтоб и ты там блистала, — слышишь, Диана?

— Ваше величество, извините меня, но я как раз хотела просить у вас позволения не участвовать в этих забавах. Мне бы хотелось побыть в одиночестве!

Король удивился:

— Как, Диана, разве ты не знаешь, что это будет великолепнейший праздник? Будут разные игры, будут состязания… я сам выйду на ристалище среди прочих участников. Почему ты избегаешь такого захватывающего зрелища?

— Государь, мне нужно молиться, — твердо ответила Диана.

Через несколько минут король покинул герцогиню де Кастро. Он облегчил свою душу от терзавших его тревог, целиком переложив их на хрупкие плечи бедной Дианы.

С того дня, освободившись от гнетущих мыслей, король ушел с головой в подготовку празднеств по случаю бракосочетания дочери его Елизаветы с Филиппом II и сестры его Маргариты с герцогом Савойским. Брачный договор Филибера-Эммануила с принцессой Маргаритой Французской надлежало подписать 28 июня. Генрих объявил, что с 28 июня в течение трех дней в Турнеле пройдут турниры и прочие рыцарские состязания. Чтобы почтить молодоженов, а заодно и потешить свою великую страсть к подобного рода развлечениям, Генрих обещал лично принять участие в турнирах.

Но поутру 28-го числа королева Екатерина Медичи, которая в такой час никогда не выходила из своих покоев, вдруг пожелала поговорить с королем.