Александр Дюма - Дюма. Том 03. Две Дианы

В этот момент де Буази, главный оруженосец, торопливо подошел к королю и сказал, что королева заклинает короля во имя любви к ней отказаться от поединка.

— Передайте королеве, — бросил Генрих, — что именно во имя любви к ней я намерен преломить это копье!

И, обратившись к де Вьейвнлю, добавил:

— Скорей! Господин де Вьейвиль, наденьте на меня доспехи!

Второпях он обратился к де Вьейвилю за услугой, которая входила в обязанности де Буази — недаром тот был главным оруженосцем. Де Вьейвиль почтительно напомнил об этом королю. Генрих хлопнул себя по лбу:

— А ведь и верно! До чего же я рассеян!

Но, встретив холодный, застывший взгляд Габриэля, он тут же добавил:

— А впрочем, я так и хотел. Господину де Буази надлежит, выполнив поручение королевы, немедля вернуться обратно и передать ей мой ответ! Я знаю, что говорю и делаю. Одевайте меня, де Вьейвиль!

— Если ваше величество непременно хочет преломить последнее копье, — медлил де Вьейвиль, — то позволю себе заметить, что эта честь принадлежит мне. Я настаиваю на своем праве. Графа де Монтгомери не было в начале турнира, и явился он на поле, как говорится, под занавес.

— Вы совершенно правы, сударь, — встрепенулся Габриэль, — я удаляюсь, уступая вам место.

В этом отказе Генрих усмотрел оскорбительную снисходительность врага, уверенного в том, что он, король, испытывает тайный страх.

— Нет, нет! — гневно топнул ногой Генрих. — Я желаю преломить копье с графом де Монтгомери и ни с кем другим! И довольно! Одевайте меня!

И, надменно взглянув на Габриэля, не сводившего с него бесстрастного пристального взора, он молча наклонил голову, чтобы де Вьейвиль мог надеть на него шлем.

В эту минуту явился герцог Савойский и повторил просьбу королевы. Когда же король не пожелал его выслушать, он тихо добавил:

— Государь, госпожа Диана де Пуатье просила передать вам, чтоб вы остерегались вашего противника.

Услышав это, Генрих невольно вздрогнул, но тут же овладел собой. "Мне ли выказывать страх перед моей дамой?" — с раздражением подумал он и высокомерно промолчал.

Между тем де Вьейвиль, надевая на него доспехи, шепнул ему:

— Государь, клянусь Богом, вот уже три ночи мне снится, что нынче с вами произойдет какое-то несчастье!

Но король, казалось, не слыхал его слов. Облачившись наконец в доспехи, он схватил копье. Габриэль поднял свое и вышел на поле.

Оба рыцаря вскочили на коней и стали в позицию.

Все зрители затаили дыхание, и над полем нависла напряженная, глубокая тишина.

Поскольку коннетабль и Диана де Кастро отсутствовали, никто, кроме Дианы де Пуатье, даже и не догадывался, что между королем и графом де Монтгомери были свои, далеко не безопасные счеты. Ни у кого и в мыслях не было, что это условное сражение может привести к кровавой развязке. И тем не менее буквально всё — и загадочное поведение графа де Монтгомери, и его упорное уклонение от поединка, и такое же слепое упорство короля — было таким необычным, таким пугающим, что все замерли в томительном ожидании. В воздухе повеяло ужасом. Почему? Никто толком не сумел бы ответить.

И еще одна любопытная подробность усугубила зловещее настроение толпы. Согласно обычаю, каждая схватка сопровождалась ревущими звуками труб, флейт и оглушительными фанфарами. Это был как бы голос турнира — веселый и раскатистый. Но на сей раз, когда король и Габриэль показались на поле, все инструменты сразу смолкли. Никто не смог бы объяснить, чем это вызвано, но, как бы то ни было, от непривычной тишины страшное, тревожное напряжение накалилось до предела.

Оба бойца еще сильнее, чем зрители, ощущали это необычное всеобщее волнение.

Габриэль больше ни о чем не думал, ничего не видел… Он почти не жил… Он двигался будто во сне и делал все, что надлежало делать в подобных случаях, словно повинуясь не своей воле, а чьей-то другой, таинственной и всемогущей.

Король тоже был рассеян и неловок. Глаза у него заволокло туманом, и ему самому казалось, что он живет и действует в каком-то фантастическом, доселе неведомом мире.

И вдруг сознание его мгновенно прояснилось, и он вспомнил предчувствия королевы и гороскоп Форкателя. Волна леденящего холода окатила его с ног до головы. На какой-то миг ему захотелось покинуть поле и отказаться от поединка. Но нет! Тысячи глаз смотрели на него, будто пригвоздив его к месту.

Наконец де Вьейвиль подал знак к началу боя. Жребий брошен! Вперед — и пусть свершится воля Господня!

Кони рванулись…

Габриэль и король поравнялись на середине поля. Копья их скрестились, обломались, скользнув по кирасам, и противники разошлись безрезультатно.

Значит, ужасные предчувствия не оправдались.

У всех вырвался вздох облегчения. Королева обратила к небесам признательный взор. Но радоваться было рано!

Всадники были еще на поле. Доскакав до противоположных концов ристалища, они двинулись к своим отправным точкам, чтобы снова сшибиться в схватке.

Какой же беды можно было опасаться? Ведь в первый раз они встретились, даже не коснувшись друг друга…

Но, возвращаясь к исходной позиции, то ли от волнения, то ли по чистой случайности, то ли с умыслом (одному Богу это известно!) Габриэль не отбросил обломок копья, как велят правила турниров. Он ехал, держа его наперевес. И вот на полном скаку, поравнявшись с мчавшимся ему навстречу королем, он неосторожно задел этим обломком шлем Генриха II. Забрало шлема сдвинулось, и острый конец сломанного копья вонзился в глаз королю и вышел через ухо! Вопль ужаса вырвался из груди потрясенной толпы.

Генрих выпустил повод, припал к шее коня, успел доехать до барьера ристалища и там рухнул на руки де Вьенвиля и де Буази.

— А! Я умираю… — проговорил он и добавил еле слышно: — Монтгомери… здесь ни при чем… Так было нужно. Я его прощаю…

И потерял сознание.

Трудно описать то смятение, которое охватило очевидцев всего случившегося. Лишившуюся чувств королеву отвезли во дворец, короля, так и не пришедшего в себя, поместили в одном из покоев Турнельского замка.

Габриэль, спешившись, неподвижно стоял у барьера, как бы сам пораженный своим ударом.

Все уже знали о последних словах короля, и поэтому Габриэля никто не потревожил. Одни о чем-то шептались, другие со страхом искоса поглядывали на него.

Один только адмирал Колиньи, присутствовавший на турнире, осмелился подойти к нему и сказать вполголоса:

— Ужасное событие, друг мой! Я твердо верю: все это дело случая. Ла Реноди говорил мне, что вы посетили собрание на площади Мобер, но те замыслы, те речи, которые там произносились, — ничто по сравнению с таким ударом судьбы! Но все равно! Хотя вас никто не может обвинить, будьте все-таки осторожны. Я советую вам покинуть Париж и даже Францию и вообще исчезнуть на время. Вы можете всегда рассчитывать на меня.