Александр Дюма - Дюма. Том 03. Две Дианы

— Благодарю, — сказал Габриэль, и грустная улыбка тронула его губы.

Колиньи кивнул ему и удалился. Через несколько минут к Габриэлю подошел герцог де Гиз.

— Поистине ужасный удар! — шепнул он. — Но никто не станет вас обвинять, вам можно только сочувствовать. Подумать только! Если бы кто-нибудь подслушал тот наш разговор в Турнеле, он мог бы вообразить нечто ужасное. Но это все равно, важно то, что теперь я всемогущ и что я, как вы знаете, ваш друг. Вам нужно несколько дней нище не показываться, но Парижа не покидайте. Если же кто-нибудь дерзнет возбудить против вас обвинение, всегда рассчитывайте на меня.

Габриэль ответил печально и с той же грустной улыбкой:

— Благодарю вас, ваша светлость.

Было очевидно, что оба они — и герцог де Гиз, и Колиньи

— подозревали, что случайность эта была отнюдь не случайностью. В глубине души оба — и честолюбец, и вероискатель

— истолковывали происшедшее каждый по-своему: один полагал, что Габриэль воспользовался удобным случаем, дабы расчистить дорогу почитаемому покровителю; другой думал, что молодой гугенот хотел избавить угнетенных братьев от их притеснителя.

Вот почему каждый из них почел своим долгом подойти к своему тайному преданному союзнику и сказать ему несколько одобряющих слов. И вот почему Габриэль, видя их обоюдное заблуждение, принял их слова с такой горькой усмешкой.

Габриэль наконец огляделся, заметил, с каким боязливым любопытством смотрят все на него, глубоко вздохнул и решительным шагом двинулся к своему особняку на улице Садов святого Павла. Его никто не задержал, никто не остановил.

В Турнельский замок в покои короля допустили только королеву, детей и врача. Но Фернель и прочие доктора вскоре признали, что положение безнадежно и спасти Генриха II невозможно. Правда, Амбруаз Парэ находился в Пероне, но герцог де Гиз не собирался за ним посылать.

Четыре дня король лежал без сознания. На пятый день он пришел в себя и даже отдал несколько приказаний, причем особенно настаивал на немедленном бракосочетании своей сестры.

Он призвал к себе королеву и говорил с ней о будущем детей и государственных делах. Затем лихорадка возобновилась, начался бред.

Наконец, 10 июля 1559 года, на следующий день после скоропалительного бракосочетания его сестры Маргариты с герцогом Савойским, Генрих II в тяжких страданиях скончался. В тот же день герцогиня де Кастро удалилась или, вернее, укрылась в знакомом нам бенедиктинском монастыре Сен-Кантена.

Опала для фаворитки или для фаворита короля означает не что иное, как истинную смерть.

Сын графа де Монтгомери посчитал бы себя в полной мере отомщенным за страшную гибель отца, если бы оба виновника — коннетабль и Диана де Пуатье — были лишены своего могущества и отправлены в ссылку. От блеска — в забвение.

Вот этого-то и ждал Габриэль, пребывая в мрачном одиночестве в четырех стенах своего особняка, куда он вернулся после рокового удара 30 июня. Он знал, что его могут казнить, но это его не волновало. Габриэля страшило другое: если Монморалей и его сообщница останутся у власти, значит, они не получили возмездия!

И он ждал!

Пока Генрих II лежал на смертном одре, коннетабль пустил в ход все средства, дабы сохранить свое влияние в управлении государством. Он писал принцам крови, настоятельно приглашая их принять участие в делах Королевского совета. Особенно рьяно он наседал на Антуана Бурбонского, короля Наварры, ближайшего претендента на престол. Он усиленно торопил его, говоря, что малейшая проволочка может дать такие преимущества противникам, что их трудно будет преодолеть. Он слал гонца за гонцом, запугивал одних, уговаривал других и ничем не брезговал, пытаясь сколотить сильную партию, способную противостоять партии Гизов.

Диана де Пуатье, несмотря на свою скорбь, деятельно помогала ему, ибо хорошо понимала, что судьба ее тесно связана с судьбой старого коннетабля. При нем она еще могла властвовать, если не открыто, то хоть исподволь.

10 июля 1559 года старший из сыновей Генриха II был провозглашен королем Франции под именем Франциска II. Юному принцу едва исполнилось шестнадцать лет, и, хотя он считался по закону совершеннолетним, он был наивен, неопытен и слаб здоровьем; ввиду этого ему надлежало на некоторое время доверить ведение дел какому-нибудь министру, который, действуя от его имени, станет сильнее, чем он сам.

Кто же мог быть таким министром или, скорее, опекуном — герцог де Гиз или коннетабль, Екатерина Медичи или Антуан Бурбонский? Этот жгучий вопрос предстал перед всеми на следующий же день после смерти Генриха И.

В этот день Франциск II должен был принять в три часа депутатов парламента и представить им своего первого министра.

Итак, поскольку намечалась большая игра, утром 12 июня Екатерина Медичи и герцог де Гиз, каждый по своему почину, явились к юному королю, дабы выразить свои соболезнования, а на самом деле — преподать свои советы.

Ради этого вдова Генриха II даже нарушила этикет, предписывавший ей не появляться в свете сорок дней.

Екатерина Медичи, нелюбимая, угнетаемая супругом, только теперь ощутила в себе пробуждение необычайного, ненасытного честолюбия, которое заполнит всю ее дальнейшую жизнь.

Но поскольку регентшей при совершеннолетнем короле быть она не могла, она надеялась править через преданного ей министра.

Коннетабль де Монморанси таким министром быть не мог. В прошлое царствование он сделал все возможное и невозможное для того, чтобы в угоду Диане де Пуатье лишить ее, законную королеву, всякого влияния.

Антуан Бурбонский мог бы стать послушным орудием в ее руках, но он исповедовал кальвинизм, а кроме того, его жена, Жанна д’Амбре, отличалась крайним честолюбием; наконец, он был принцем крови и, облеченный властью, мог быть опасен.

Оставался герцог де Гиз. Но согласится ли Франциск Лотарингский добровольно признать моральный авторитет королевы или просто откажется от всякого раздела власти? Вот то, что Екатерина Медичи страстно хотела бы знать. Поэтому она охотно пошла на эту встречу в присутствии короля: ведь, столкнувшись лицом к лицу с Франциском Лотарингским, она получала счастливую возможность выведать у него самого, чего он хочет и к чему стремится. Но, увы, герцог де Гиз, далеко не новичок в политике, держался с величайшей осторожностью.

Таков был пролог перед спектаклем, который разыгрывался в Лувре, где в качестве исполнителей выступали Екатерина Медичи, герцог де Гиз, Франциск II и Мария Стюарт.

По сравнению с холодным и расчетливым честолюбием Екатерины и герцога молодой король и его супруга казались милыми детьми, наивными и влюбленными. Они искренне оплакивали смерть царственного родителя.