Франц Кафка - Замок. Роман, рассказы, притчи

К тому же мои изыскания пришли в беспорядок, я ослабила усилия, я устаю, я уже только с трудом, чисто механически бреду там, где прежде проносилась с воодушевлением. Мысленно я обращаюсь к тем временам, когда я начала исследовать вопрос: «Откуда берет земля нашу пищу?» Правда, я тогда жила среди своего народа, протискивалась туда, где толпа была гуще всего, хотела, чтобы все были свидетелями моей работы, их свидетельские выступления были мне даже важнее, чем моя работа; и, поскольку я ожидала какого–то всеобщего результата, во мне, конечно же, разжигалось усердие, — с ним теперь у меня, одинокой, давно покончено. В ту пору я была, однако, так сильна, что совершила нечто неслыханное, противоречащее всем нашим принципам, о чем наверняка любой свидетель из тех времен вспоминает как о чем–то жутком. Я нашла в науке, которая обычно тяготеет к безграничной специализации, в определенном смысле некое удивительное упрощение. Наука учит, что нашу пищу главным образом порождает наша земля, а затем, сделав эту предпосылку, сообщает методы, какими можно заполучить самые разные кушанья в лучшем виде и в переизбытке. Да, конечно же, верно, что земля порождает нашу пищу, в этом нет никакого сомнения, но так просто, как это обычно изображают, отказываясь от всякого дальнейшего изучения, это не происходит. Возьмем, к примеру, хотя бы самые примитивные случаи, повторяющиеся ежедневно. Если бы мы были бездеятельны, какой я теперь почти стала, и после небрежной обработки земли свертывались клубком и ждали, что получится, так мы, при условии, конечно, что вообще что–нибудь сладилось бы, находили бы пищу на земле. Но это все–таки не правило. Кто хоть немного сохранил непредубежденность по отношению к науке, а таких, правда, осталось немного, поскольку круги, которых привлекает наука, все время увеличиваются, — легко заметит, даже если он вовсе не стремится к особым наблюдениям, что основная часть пищи, которая потом лежит на земле, опускается сверху, мы даже ловим в зависимости от нашей ловкости и жадности большую часть прежде, чем она коснется земли. Этим я еще не хочу ничего возразить науке, земля и эту пищу рождает естественно. В том, извлекает ли она какую–то пищу из себя, или призывает какую–то другую из небесной выси, возможно, и нет существенного различия, и науке, которая установила, что в обоих случаях необходима обработка почвы, возможно, не следует заниматься этими различиями, ибо сказано:

— Есть жратва в пасти, так на сей раз все вопросы решены.

Однако мне представляется, что наука в скрытой форме, по крайней мере частично, но все–таки занимается этими вопросами, поскольку ей известны два основных метода получения пищи, а именно: собственно обработка почвы и еще дополнительно совершенствующая работа в форме заклинаний, танцев и пения. Это хоть и не полная, но все же достаточно четкая, соответствующая и моему различению разбивка получения пищи на две части. Обработка почвы предназначена, по–моему, для получения и той, и другой пищи, она всегда крайне необходима, а заклинания, танцы и пение относятся не столько к пище, получаемой из земли, в узком смысле, сколько служат главным образом тому, чтобы стягивать пищу с высей. В этом мнении меня укрепляет традиция. Тут, сдается мне, народ, сам того не зная, вносит поправку в науку, а наука не осмеливается отбиваться. Если же, как того хочет наука, те церемонии должны были бы служить только почве, чтобы придать ей силы для добывания пищи с выси, то их надо бы все–таки совершать последовательно и полностью на земле, ей, земле, надо бы все нашептать, проскакать и станцевать. Наука, видимо, не требует, как мне известно, ничего другого. Но вот самое поразительное: народ благодаря всем этим церемониям поднимается во весь рост. И в этом нет никакого оскорбления науке, она это не запрещает, она предоставляет во всем полную свободу земледельцу, она заботится в своих поучениях только о земле, и если земледелец выполняет ее поучения касательно земли, она вполне довольна, но ход ее мыслей, по–моему, должен идти дальше. И я, которая никогда не была посвящена в научный сан, не представляю себе, как терпят ученые, что наш народ страстно, каков он по своей натуре, выкрикивает те заклинания, воет наши старинные народные песни, обращаясь к воздушным высям, а прыжки и танцы исполняет так, словно, забыв о земле, хотел бы навечно взлететь ввысь. Я брала за основу эти противоречия, я полностью сосредотачивалась на земле, когда по теориям науки приближалось время уборки урожая, танцуя, я сгребала ее лапами, я выворачивала голову, чтобы быть как можно ближе к земле. А потом рыла себе ямку для морды, пела и декламировала так, что это слышала только земля и никто больше — ни рядом со мной, ни надо мной.

Результаты моих изысканий были незначительны. Иной раз я не получала еды и уже готова была бурно радоваться моему открытию, но тут еда все–таки поступала, как если бы поначалу все было сбито моим действом, но затем преимущество, которое оно дает, признано, и можно спокойно обойтись без моих воплей и прыжков. Часто еды бывало куда даже больше, чем раньше, но в другой раз ее не было вовсе. С усердием, какое до сей поры не замечалось у молодых собак, я детально анализировала мои опыты, казалось, то тут, то там уже нападала на след, который мог бы повести меня дальше, но вскоре он опять терялся где–то в неопределенности. Этому исследованию, бесспорно, мешала и моя недостаточная научная подготовка. Где была у меня гарантия, что, к примеру, непоступление еды обусловлено не моим экспериментом, а ненаучной обработкой земли, если же это так, тогда все мои выводы необоснованны. При известных условиях у меня увенчался бы успехом чуть ли не самый строгий эксперимент, а именно: если бы мне удалось без какой–либо обработки земли, а только благодаря направленной ввысь церемонии достичь того, чтобы еда спустилась ко мне, а потом — благодаря церемонии, посвященной исключительно земле, — достичь того, чтобы еда не поступала. Я попыталась проделать нечто подобное, но не была при этом твердо уверена в себе и не имела совершенных условий для эксперимента, ибо, по моему непоколебимому мнению, всегда необходима по меньшей мере некоторая обработка земли и, даже если еретики, которые этому не верят, правы, этого нельзя было бы доказать, поскольку орошение земли происходит насильственно и обойтись без этого в известных пределах невозможно. Другой, правда, несколько уводящий от основной темы, эксперимент удался мне лучше и привлек к себе внимание. Я решила, что сразу после обычного отлова пищи из воздуха, не допущу больше, чтобы она падала на землю, не буду ее ловить. Для этого я, когда появлялась пища‚ делала небольшой прыжок в воздух, прыжок, однако, был всегда так рассчитан, что не достигал цели; чаще всего пища все–таки падала тупо–равнодушно на землю, и я в ярости набрасывалась на нее, в ярости но только от голода, но и от разочарования. В отдельных же случаях происходило и кое–что иное, кое–что действительно чудесное, пища не падала, а сопутствовала мне по воздуху, пища преследовала голодного. Это продолжалось недолго, всего на короткой дистанции, после чего она все–таки падала, или полностью исчезала, или — чаще всего — моя жадность преждевременно прерывала эксперимент, и я пожирала объект опыта. И все–таки я была тогда счастлива, в моем окружении началось перешептывание, все стали какими–то беспокойными и внимательными, мои знакомые стали теперь выслушивать мои вопросы, в их глазах я видела питающее надежду свечение, хотя это и было, видимо, всего–навсего отражением моих собственных взоров, я ничего другого не хотела, я была довольна. Пока не узнала, — и другие узнали это вместе со мной, — что эксперимент этот давно описан в науке, что он удался уже куда лучше, чем мне, правда, его давно не повторяли только из–за того, что слишком трудно сохранять самообладание, которого этот эксперимент требует, к тому же его из–за якобы научной маловажности и не следует повторять. Эксперимент этот доказывает, уже, кстати, нам известное, что земля получает пищу не только непосредственно сверху вниз, но под косым углом и по спирали. Значит, все напрасно, но духом я не пала, для этого я была еще слишком молода, наоборот, все это поощрило меня на самое, быть может, большое достижение в моей жизни.