Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

Против этого с титанической силой восставала гордость дона Луиса. Что скажут о нем другие и, главное, что подумает о себе он сам, если окажется, что его идеал, новый человек {101} , которого он создал в своей душе, и все его честолюбивые планы святой, добродетельной жизни рассеялись в одно мгновенье, растаяли в огненном взгляде, в мимолетном пламени прекрасных глаз, как тает иней при первых лучах утреннего солнца?

Подобные размышления наравне с законными и существенными доводами тоже восстанавливали его против Пепиты, но все они облачались в религиозные покровы, так что сам дон Луис не мог как следует разобраться в них, считая любовью к богу не только то, что действительно было любовью к богу, но и то, что было себялюбием. Так, он вспоминал святых, которые выдерживали еще большие искушения, чем он, и не желал им уступить в твердости. Особенно запомнилась ему стойкость святого Иоанна Златоуста, который пренебрег просьбой любящей матери не покидать ее ради служения богу; с ласковыми упреками, слезами и горькими жалобами она привела сына в спальню и усадила рядом с собой на ложе, где он был рожден. Но все ее мольбы оказались тщетными. А он, дон Луис, не в силах устоять перед просьбами посторонней женщины, которую он так недавно знает; он все еще колеблется между своим долгом и привлекательностью молодой вдовы, быть может, более кокетливой, чем влюбленной.

Дон Луис размышлял о высоком достоинстве и величии сана священника, принять который он был призван и который стоял неизмеримо выше всех ничтожных земных венцов, — ибо не смертный человек, не каприз изменчивой и раболепной черни, не вторжение варваров, не насилие побуждаемых алчностью мятежных войск, не ангел, не архангел, не признанный людьми повелитель, но сам святой дух установил этот сан. И вот из-за легкомысленного увлечения, вызванного девчонкой, из-за слезинки — возможно, неискренней — он готов презреть величественный сан, отказаться от власти, которой бог не дал даже архангелам, стоящим у его трона. Неужто пасть так низко, смешаться с невежественной чернью и стать одним из паствы, когда ему назначено быть пастырем, которому дано связывать и развязывать на земле то, что бог связывает и развязывает на небе, прощать грехи, возрождая людей водой и духом, наставлять их именем непогрешимого владыки, оглашать приговоры, что потом утверждаются на небесах? Отказаться от права стать посредником между богом и людьми в величайших таинствах, недоступных человеческому разуму, призывая с неба не уничтожающее жертву пламя, как Илья, — но благодать святого духа, очищающую сердца и облекающую их в ризы белее снега?

Размышляя подобным образом, дон Луис возносился духом в небесную высь, за облака, — и при этом бедная Пепита Хименес оставалась внизу, на земле, так далеко от него, что он едва различал ее.

И внезапно он спускался с высот, — и, коснувшись земли, снова видел прелестную, молодую, чистую и любящую Пепиту, которая вступала в борьбу против принятых им решений и грозила одержать над ними победу.

Так терзался дон Луис, полный противоречивых, мятущихся мыслей, когда к нему в комнату без доклада и без стука вошел Куррито.

Пока дон Луис оставался всего лишь богословом, Куррито был о своем братце невысокого мнения, но, увидев, как ловко богослов сидит на коне, стал безмерно уважать его, считая чуть не сверхчеловеком.

Знание богословия и неумение ездить верхом унижали брата в глазах Куррито, но когда он увидел, что Луис не только разбирается в вещах, которых Куррито не понимал, считая чем-то весьма трудным и путаным, но и способен молодцом держаться на спине неукротимого зверя, — он проникся безграничным почтением и любовью к Луису. Куррито был бездельник, беспутный малый, но сердце у него было доброе.

Дон Луис, став идолом Куррито, держал себя так, как обычно высшие натуры держатся по отношению к низшим существам, которые им поклоняются. Дон Луис позволял любить себя — другими словами, разрешал Куррито деспотически властвовать над собой в маловажных вопросах. Но поскольку для людей, подобных дону Луису, не бывает значительных вопросов в повседневной жизни, получилось, что Куррито вертел Луисом как вздумается.

— Я за тобой, — обратился он к брату, — пойдем в казино — там сегодня весело и полно народу. Что ты сидишь здесь один, как сыч?

Дон Луис без возражений, словно повинуясь приказу, взял шляпу, трость и, сказав: «Идем куда хочешь», — последовал за Куррито, который шествовал впереди, весьма довольный своею властью над братом.

Казино и в самом деле было полным-полно — был канун Иванова дня. Кроме местных сеньоров, на празднество съехалось немало соседей из всей округи.

Большинство гостей собралось во внутреннем дворе, выложенном мраморными плитами, с бассейном и фонтаном посреди и множеством цветочных горшков с чудоцветом, бальзамином, розами, гвоздикой и базиликом. Над двором была натянута двойная парусина, защищавшая его от солнца. Вокруг шла галерея, поддерживаемая мраморными колоннами; в галерее и в залах были расставлены столы для ломбера, за другими столиками можно было просмотреть газеты или заказать кофе и прохладительные напитки; всюду стояли стулья, скамьи и кресла. На белых, как снег, часто подновляемых стенах висели многочисленные французские литографии с подробными объяснениями на двух языках. Они были посвящены жизни Наполеона от Тулона до острова Святой Елены, похождениям Матильды и Малек-Аделя {102} , любовным и военным эпизодам из жизни Храмовника, Ревекки, леди Ровены и Айвенго {103} ; флирту, шалостям, грехопадениям и порывам раскаяния Людовика XIV и мадемуазель де Лавальер {104} .

Куррито ввел дона Луиса, а дон Луис дал себя ввести в залу, где собрались сливки местной знати, щеголи и денди городка и всей округи. Среди них выделялся граф де Хенасаар из соседнего города. Он был знатен и пользовался всеобщим уважением. Много времени он прожил в Мадриде и Севилье, одевался у лучших портных, заказывая у них старинные народные и современные костюмы. Два раза его выбирали депутатом кортесов и как-то он даже внес запрос правительству о произволе некоего алькальда-коррехидора {105} .

Графу было лет тридцать с небольшим, он был хорош собой и знал это; он любил похвастаться своими успехами и в мирной жизни и в битвах, в дуэлях и любви. Граф был одним из самых настойчивых претендентов на руку Пепиты, но, несмотря на все достоинства, он получил тот же отказ и в той же форме, что и все искатели ее руки.

Рана, нанесенная его спесивому сердцу этим отказом, не заживала. Любовь перешла в ненависть, и граф часто облегчал свое сердце тем, что поносил Пепиту на все лады.

За этим увлекательным занятием и застали графа дон Луис и Куррито, перед которыми, как на беду, расступился, чтобы пропустить их, кружок завсегдатаев, собравшихся послушать дерзкого шутника. Дон Луис, точно сам дьявол подстроил все это, столкнулся лицом к лицу с графом.