Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

Антоньоне было лет сорок; неутомимая в работе, крепкая и сильная — не хуже иного землекопа, — она легко подымала кожаный мех с оливковым маслом или вином весом в три с половиной арробы {99} и взваливала на мула или относила мешки пшеницы на чердак, где хранилось хозяйское зерно. Хотя Пепита и не была соломинкой, она мощными руками подняла ее с пола и осторожно, точно боясь разбудить, уложила на диван, как хрупкую, изящную драгоценность.

— Что с тобой стряслось? — вскричала Антоньона. — Бьюсь об заклад, что этот бездельник викарий прочел тебе нудную проповедь и истомил твою бедную душеньку!

Пепита не отвечала и продолжала рыдать.

— Ну же! Перестань плакать и скажи мне, что случилось? Что сказал тебе викарий?

— Да он меня вовсе не обижал, — ответила наконец Пепита.

Затем, поняв, что Антоньона с интересом ожидала ее рассказа, и желая излить душу той, которая ей во всем сочувствовала и лучше всех понимала, Пепита заговорила:

— Отец викарий кротко уговаривал меня раскаяться вгрехах, отпустить с миром дона Луиса, радоваться его отъезду и забыть его. Я со всем согласилась и обещала радоваться разлуке с доном Луисом. Я хотела забыть и даже возненавидеть его. Но видишь, Антоньона, я не могу — это выше моих сил. Пока отец викарий был здесь, мне казалось, что у меня на все достанет мужества, но едва он ушел, меня будто покинул бог, — силы оставили меня, и в отчаянии я упала на пол. Ведь я мечтала о счастливой жизни с этим человеком, которого не могу не любить; я уже видела, как с помощью чудесной силы любви поднялась до него, чтобы в тесном общении с его возвышенным умом стать ему равной и слить воедино наши мысли, желания и биение сердец. Бог отнимает его у меня и берет его себе, а я остаюсь одна, без надежды, без утешения. Как это ужасно! Отец викарий приводил справедливые, разумные доводы… Тогда они убедили меня. Но он ушел, и все показалось мне ничтожным — пустая игра слов, ложь, обман и хитрость. Я люблю дона Луиса — этот довод сильнее всех остальных! И если он тоже любит меня, почему не бросит все и не поспешит, не придет ко мне, нарушив все обеты и отказавшись от всех обязательств? Я раньше не знала, что такое любовь. Теперь знаю: ни на земле, ни на небе нет ничего сильнее ее. Чего бы я только не сделала для дона Луиса! А он для меня ничего не хочет сделать. Может быть, он не любит меня?.. Конечно, не любит. Это был самообман: меня ослепило тщеславие. Если бы дон Луис любил меня, он пожертвовал бы ради меня своим будущим, обетами, славой, стремлением стать безгрешным отцом церкви, желанием стать светочем церкви — всем бы пожертвовал. Да простит меня бог… Я скажу нечто ужасное, но мысль эта рвется из глубины и огнем обжигает мой разум: ради него я отказалась бы даже от спасения души!

— Иисус, Мария и Иосиф! — воскликнула Антоньона.

— Да, да. Святая скорбящая богоматерь, прости меня, прости! Я безумна… я не знаю, что говорю; я богохульствую!

— Да, доченька, ты немного заговорилась! Господи помилуй, какая путаница у тебя в голове из-за этого проклятого богослова! Будь я на твоем месте, я бы ополчилась не против неба — ведь оно не виновато, — а против этого чертова семинариста и отплатила бы ему как следует, не зовись я Антоньоной! Меня так и подмывает пойти да за ухо притащить его сюда, к тебе, пусть на коленях вымолит у тебя прощение и поцелует ножки.

— Нет, Антоньона! Мое безумие, видно, заразительно, — ты тоже бредишь. Все кончено, другого пути нет. Я последую совету отца викария, хотя бы это стоило мне жизни. Если я умру из-за дона Луиса, он будет любить меня, он сохранит мой образ в своей памяти и мою любовь в сердце своем; милосердный бог позволит мне узреть его на небесах, а нашим душам соединиться и любить друг друга.

Антоньона, обладавшая на редкость твердым характером, была далека от сентиментальности, но при последних словах Пепиты не смогла сдержать слез.

— Эх, девочка, — проговорила она, — ты добьешься, что я тоже завою и зареву, как корова. Успокойся и даже в шутку не помышляй о смерти. Я вижу, у тебя нервы разошлись. Хочешь, принесу чашку липового чаю?

— Нет, спасибо. Оставь меня… видишь, я уже успокоилась.

— Я закрою окна, может, уснешь. Ты не спишь уже несколько дней… что с тобой станется? Будь проклят этот дон Луис! Взбрело же ему в голову стать священником! Он доконает тебя!

Пепита закрыла глаза и затихла: ее утомил разговор с Антоньоной.

Думая, что Пепита уснула, Антоньона склонилась над ней, неторопливо и ласково поцеловала в белоснежный лоб, оправила на ней платье, полузакрыла жалюзи на окнах, чтобы в комнате было темно, затем на цыпочках вышла и бесшумно прикрыла за собой дверь.

Пока в доме Пепиты происходили эти события, на душе у сеньора дона Луиса де Варгас было не веселее.

Его отец, почти каждый день выезжавший верхом на прогулку, хотел взять его с собой, но дон Луис на этот раз отказался, сославшись на головную боль. И дон Педро уехал без него. Сын остался один, погруженный в грустные мысли, он был преисполнен решимости изгнать из души образ Пепиты и целиком посвятить себя богу.

Не думайте, однако, что он не любил молодой вдовы. Из писем нам уже известно, насколько пылкой была его страсть; но он продолжал обуздывать ее благочестивыми и возвышенными рассуждениями, которые мы здесь опускаем, чтобы не впасть в грех многословия, поскольку в письмах дона Луиса найдется немало подобных образцов.

Если мы захотим со всей строгостью вникнуть в душу дона Луиса, мы увидим, что, кроме мысленного обета, данного им, но еще не осуществленного, кроме любви к богу, уважения к отцу, с которым он не желал соперничать, и, наконец, призвания к духовному сану, были и другие, менее благородные и возвышенные причины, помогавшие ему бороться против любви к Пепите.

Дон Луис был настойчив и упорен, эти качества, направленные по верному руслу, выработали у него твердость характера. Ничто не могло его унизить в собственных глазах больше, чем отказ от прежних убеждений и целей в жизни. Он не мог без ущерба для самолюбия отказаться от своих стремлений, которые всегда открыто провозглашал, стяжав славу человека, целиком посвятившего себя богу, проникнутого высокой философией веры, — словом, будущего святого. А между тем все его намерения рухнут, если он позволит себе увлечься Пепитой Хименес. Хотя любовь Пепиты стоила очень дорого в глазах дона Луиса, все же ему представлялось, что, уступив, он, подобно Исаву {100} , продаст свое первородство и омрачит свою славу.

Вообще мы, люди, часто становимся игрушкой обстоятельств; вместо того чтобы твердо и не колеблясь идти к цели, мы отдаемся на волю течения. Мы не сами выбираем себе роль, но принимаем ту, что выпадет нам на долю, что готовит нам слепой случай. Профессия, политические взгляды, вся жизнь часто зависят от непредвиденных случаев, от неверной, капризной и неожиданной игры судьбы.