Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

— Да, дразнили.

— Может быть, ты скажешь что-нибудь в свое оправдание? Пепе… Ради бога. Ты молчишь, не раскаиваешься, не протестуешь, не…

— Нет, сеньора, нисколько.

— И даже передо мной не пытаешься извиниться.

— Но я ни в чем не виноват перед вами.

— Ну если так, тебе остается только… взять палку и ударить меня.

— Я не люблю драться.

— Какая наглость! Какая… Ты не будешь ужинать?

— Буду.

За четверть часа никто не проронил ни слова. Дон Каетано, донья Перфекта и Пепе Рей молча ели, когда дон Иносенсио вошел в столовую.

— Друг мой, сеньор дон Хосе, как я был огорчен! Поверьте мне, я был искренне огорчен, — сказал он, здороваясь с молодым человеком за руку и с сожалением глядя на него.

От смущения инженер не мог вымолвить ни слова.

— Я имею в виду сегодняшнее происшествие.

— Ах, вот что.

— То, что вас изгнали из священных пределов кафедральной церкви.

— Сеньору епископу, — заметил Пепе, — следовало бы немного поразмыслить, прежде чем изгонять христианина из церкви.

— Совершенно верно. Но кто-то убедил его преосвященство в том, что вы отличаетесь необыкновенно дурными нравами, кто-то сказал ему, что вы всюду выставляете напоказ свое безбожие, насмехаетесь над церковью и ее служителями и даже собираетесь разрушить собор, чтобы соорудить из его священных камней большой дегтярный завод. Я пытался разубедить… но его преосвященство несколько упрям…

— Я чрезвычайно признателен вам за ваше дружеское участие.

— И заметь, ведь у сеньора исповедника нет особых оснований так участливо к тебе относиться. Его чуть было не убили сегодня вечером.

— Ну, что вы!.. — засмеялся исповедник. — Вам уже сообщили об этой маленькой шалости. Бьюсь об заклад, что Мария Ремедиос уже все разболтала. А ведь я запретил, строго-настрого запретил ей. Стоит ли говорить об этом… Не правда ли, сеньор дон Хосе?

— Если вы так считаете…

«Донья Перфекта»

— По-моему, все это детские шалости… Однако, что бы там ни говорили проповедники всяких новых порядков, молодежь распущенна и склонна к дурным поступкам. Сеньор дон Хосе — очень хороший человек, но ведь он не может быть совершенством… Ну что удивительного в том, что миловидные девушки прельстили его, выманили деньги и сделали участником своих бесстыдных и злостных издевательств над соседями? Друг мой, я нисколько не сержусь на вас, хотя сегодня стал печальной жертвой ваших развлечений, — продолжал он, касаясь рукой ушибленного места, — не хочу расстраивать вас и вспоминать об этом случае. Мне искренне жаль, что Мария Ремедиос рассказала обо всем… Она так болтлива! Держу пари, что она разболтала и о пол-унции, и о вашей беготне с девушками по террасе, о шалостях с ними, о том, как плясал дон Хуан Тафетан!.. Да… лучше было бы не говорить об этом.

Пепе Рей не знал, что больше его раздражало: строгость тетушки или лицемерная снисходительность священника.

— Отчего же? — вмешалась сеньора. — Он, кажется, нисколько не стыдится своего поведения. Напротив, пусть об этом узнают все. Только моей любимой дочери я ничего не скажу. При нервном расстройстве вспышки гнева очень опасны.

— Ну, все это не столь уж серьезно, — сказал священник. — По-моему, лучше забыть о том, что произошло. А уж если так решил сам пострадавший, вам остается только подчиниться… Признаюсь, удар был нешуточный, сеньор дон Хосе. У меня возникло ощущение, будто мне проломили череп и из него вываливается мозг…

— Мне очень жаль!.. — пробормотал Пепе Рей. — Я искренне огорчен, хотя и не принимал участия…

— Ваш визит к сестрам Троя привлечет внимание всего города, — сказал священник. — Это вам не Мадрид, не гнездо разврата, не средоточие скандалов…

— В Мадриде ты можешь посещать самые отвратительные места, — заявила донья Перфекта, — и никто не придаст этому никакого значения.

— У нас же все очень осмотрительны, — продолжал дон Иносенсио. — Мы наблюдаем за всем, что делают соседи, и благодаря такой системе наблюдения нравственность нашего города пребывает на высоком уровне… Поверьте, друг мой, поверьте, я не хочу вас обидеть, но вы первый кабальеро вашего крута, да, да… первый сеньор… кто средь бела дня… Troiae qui primus ab oris [20] {151} …

И он засмеялся, похлопав инженера по спине в знак расположения и участия.

— Как я рад, — сказал молодой человек, скрывая свое негодование и подбирая подходящие слова для ответа на выпады собеседников, полные скрытой иронии, — как я рад видеть такое великодушие и терпимость, между тем как я своим безобразным поведением заслужил…

— Ну что ты! Разве можно к человеку, в жилах которого течет наша кровь и который носит наше имя, относиться, как к чужому? — сказала донья Перфекта. — Мне вполне достаточно того, что ты мой племянник, сын самого лучшего и самого святого человека на земле — моего дорогого брата Хуана. Вчера к нам заходил секретарь сеньора епископа и сообщил мне, что его преосвященство очень недоволен твоим пребыванием в моем доме.

— Даже так? — пробормотал священник.

— Да, да, но я ответила ему, что люблю, уважаю и почитаю сеньора епископа, однако племянник остается для меня племянником, я не могу выгнать его из дому.

— Это еще одна отличительная особенность этого края, — заметил Пепе, побледнев от ярости. — Видно, в Орбахосе принято, чтобы сеньор епископ вмешивался в чужие дела.

— Епископ святой человек. Он очень любит меня, и ему кажется… ему кажется, что ты можешь заразить нас своим безбожием, своим пренебрежением к общественному мнению, своими странными взглядами… Я не раз убеждала его, что, в сущности, ты очень хороший человек.

— Талантливым людям всегда надо кое-что прощать, — вставил дон Иносенсио.

— Ты даже представить не можешь, что мне пришлось выслушать, когда сегодня утром я зашла к Сирухеда… Будто ты приехал сюда разрушить собор, будто английские протестанты уполномочили тебя проповедовать ересь в Испании, будто по ночам ты играешь в казино и выходишь оттуда пьяным… Но, сеньоры, возразила я, неужто вы хотите, чтобы я отправила своего племянника в гостиницу? Да и что касается пьянства, вы не правы. А игра? До сегодняшнего дня я не слышала, чтобы ты играл.

Пепе был в таком состоянии, когда в душе даже самого благоразумного человека пробуждается слепая ярость и им овладевает непреодолимое желание бить, истязать, проломить кому-нибудь череп. Но донья Перфекта была женщина, и к тому же его родная тетка, а дон Иносенсио — старик и священник. Кроме того, христианину и благовоспитанному человеку не к лицу прибегать к насилию. Оставалось только выразить свое негодование в словах, и притом как можно вежливее, сохраняя внешнее спокойствие. Но и это, по мнению Пепе, следовало сделать в самом крайнем случае. Он решил окончательно высказаться тетушке, только когда будет навсегда покидать ее дом. Вот почему Пепе промолчал, сдержав душившую его ярость.