Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

К концу ужина пришел Хасинто.

— Добрый вечер, сеньор Хосе… — приветствовал он кабальеро, пожимая ему руку. — Сегодня вы со своими приятельницами не дали мне поработать. Я не мог написать ни строки. А работы, признаться, было по горло!

Ах, как я вам сочувствую, Хасинто! Правда, мне говорили, что и вы не прочь позабавиться и пошалить вместе с ними.

— Я! — воскликнул юноша, густо покраснев. — Ну что вы, всем известно, что Тафетан никогда не говорит правды… Скажите, сеньор дон Хосе, это верно, что вы уезжаете?

— А что, до вас дошли такие слухи?

— Да, я слышал об этом в казино и у дона Лоренсо Руиса.

Некоторое время Пепе всматривался в розовое лицо дона Номинативуса. Затем ответил:

— Да нет, ничего подобного. Тетя очень довольна мной, ее не задевает клевета, которой меня угощают жители Орбахосы… и она не выгонит меня из своего дома, хотя бы на этом настаивал сам епископ.

— Выгнать тебя… никогда! Что скажет твой отец!..

— И все же, невзирая на вашу доброту, милейшая тетя, невзирая на дружеское участие сеньора каноника, я, быть может, решусь уехать…

— Уехать!

— Вы хотите уехать!

Глаза доньи Перфекты радостно заблестели. Даже священник, хотя и был искусным притворщиком, не мог скрыть охватившей его радости.

— Да, и, вероятно, сегодня же ночью.

— Да что ты, к чему такая спешка!.. Подожди хотя бы до утра!.. А ну-ка… Хуан, пусть скажут дядюшке Ликурго, чтобы он запрягал лошадь… Может быть, ты возьмешь с собой закуски… Николаса!.. Возьми кусок телятины, что лежит в буфете… Либрада, платье сеньорито…

— Нет, просто трудно поверить вашему столь внезапному решению, — сказал дон Каетано, считая своим долгом принять какое-то участие в разговоре.

— Но вы вернетесь… не правда ли? — поинтересовался каноник.

— В котором часу проходит утренний поезд? — спросила донья Перфекта. Глаза ее горели лихорадочным нетерпением.

— Нет, я уеду сегодня же ночью.

— Но, друг мой, ночь безлунная.

В душе доньи Перфекты, в душе исповедника и юной душе ученого Хасинтито звучали одни и те же слова: «Сегодня же ночью». Эти слова казались им небесной музыкой.

— Разумеется, дорогой Пепе, ты скоро вернешься… Я сегодня написала твоему отцу, твоему замечательному отцу… — вставила донья Перфекта, всем своим видом показывая, что готова расплакаться.

— Я обременю тебя некоторыми поручениями, — заявил дон Каетано.

— Удобный случай попросить вас приобрести недостающий мне том сочинений аббата Гома, — вставил юный адвокат.

— Ну, Пепе, и скор же ты на выдумки! — пробормотала сеньора с улыбкой, устремив свой взгляд на дверь столовой. — Да, я совсем забыла… здесь Кабальюко: он хочет что-то сказать тебе.

Все оглянулись на дверь, где возвышалась величественная фигура кентавра; важный, с нахмуренными бровями, великолепный в своей дикой красоте, он несколько смешался, приветствуя присутствующих, и из кожи лез вон, стараясь улыбаться, не топать ногами и держать как полагается свои огромные руки.

— Заходите, сеньор Рамос, — пригласил его Пепе Рей.

— Нет, нет, — запротестовала донья Перфекта. — Все, что он намерен сказать тебе, — глупости.

— Пусть говорит.

— Но я не могу допустить, чтобы в моем доме разрешались подобные споры…

— Чего же хочет от меня сеньор Рамос?

Кабальюко что-то промычал.

— Довольно, довольно… — смеясь, перебила донья Перфекта. — Оставь в покое моего племянника. Не обращай внимания на этого глупца, Пепе… Хотите, я расскажу вам, чем разгневан великий Кабальюко?

— Разгневан? Могу себе представить, — вставил исповедник и, откинувшись в кресле, громко, выразительно захохотал.

— Я хотел сказать сеньору дону Хосе… — прорычал свирепый кентавр.

— Да замолчи ты, ради бога. От тебя можно оглохнуть.

— Сеньор Кабальюко, — заметил каноник, — совсем не удивительно, что молодые люди из столицы выбивают из седла грубых наездников наших диких краев…

— Все дело в том, Пепе, что Кабальюко состоит в связи…

Смех не дал донье Перфекте договорить.

— В связи, — подхватил дон Иносенсио, — с одной из сестер Троя, с Марией Хуаной, если не ошибаюсь.

— И ревнует! После своей лошади он больше всего на свете обожает маленькую Марию Троя.

— Господи помилуй! — воскликнула тетка. — Бедный Кристобаль! И ты решил, что такой человек, как мой племянник?! А ну-ка, что ты хотел сказать? Говори.

— Уж мы поговорим наедине с сеньором доном Хосе, — резко ответил местный забияка и молча вышел.

Через несколько минут Пепе, покинув столовую, направился в свою комнату. В коридоре он лицом к лицу столкнулся со своим соперником. При виде мрачной, зловещей физиономии обиженного влюбленного Пепе не мог сдержать улыбки.

— На пару слов, — сказал Кабальюко и, нагло преградив дорогу, добавил: — А известно ли вам, кто я?

При этом он положил свою тяжелую руку на плечо молодого человека с такой наглой фамильярностью, что Пепе оставалось только с силой сбросить ее.

— Не понимаю, почему вы хотите раздавить меня.

Храбрец несколько смутился, но тут же обрел прежнюю наглость и, с вызовом глядя на Рея, повторил:

— Известно ли вам, кто я?

— Да, прекрасно известно. Вы — животное.

И, резко оттолкнув его, Пепе прошел в свою комнату. В этот момент все мысли нашего несчастного друга сводились к тому, как привести в исполнение следующий краткий и простой план: не теряя времени проломить череп Кабальюко; как можно скорее распрощаться с теткой, резко и в то же время вежливо высказав ей все, что было у него на душе; холодно кивнуть канонику; обнять безобидного Каетано, а под конец намять бока дядюшке Ликурго и тут же ночью уехать из Орбахосы, отряхнув с ног своих прах этого города.

Однако никакие неприятности, преследующие юношу, не могли заставить его забыть о другом несчастном существе, положение которого было еще более плачевным и беспросветным, чем его. Вслед за ним в комнату вошла горничная.

— Ты отдала мою записку? — спросил он.

— Да, сеньор, и она передала вам вот это.

На обрывке газеты, переданном ему служанкой, было написано: «Говорят, ты уезжаешь. Я умру».

Когда Пепе возвратился в столовую, дядюшка Ликурго, заглянув в дверь, спросил:

— Когда подать вам лошадь?

— Мне не нужна лошадь, — резко ответил Пепе.

— Ты не едешь ночью? — поинтересовалась донья Перфекта. — И правильно, лучше отложить поездку до утра.

— Утром я тоже не поеду.

— А когда?

— Там увидим, — холодно ответил Пепе, глядя на тетку с невозмутимым видом. — Пока я не намерен уезжать.

В его глазах светился явный вызов. Донья Перфекта сначала вспыхнула, потом побледнела. Она взглянула на каноника, протиравшего свои золотые очки, и обвела взглядом всех присутствующих, в том числе и Кабальюко, восседавшего на кончике стула. Она смотрела на них, как смотрит генерал на преданные ему войска. Затем ее внимательный взгляд остановился на задумчивом и спокойном лице Пепе Рея, умелого врага, внезапно перешедшего в контрнаступление именно в тот момент, когда все уже праздновали его позорное бегство.