Вольтер - Орлеанская девственница_Магомет_Философские повести

И Микромегас обратился к другому философу, которого он держал на большом пальце, и спросил у него, что такое душа и в чем проявляется ее деятельность.

— Ни в чем, — ответил последователь Мальбранша. — За меня все делает бог; я вижу все в нем, созерцаю все в нем, это он вершит земные дела, а я ни во что не мешаюсь.

— Ну, это все равно, что вовсе не существовать, — возразил мудрый сирианец. — А ты, мой друг, — обратился он к ученику Лейбница {572} , который стоял тут же, — что скажешь о душе ты?

— Душа, — ответил философ, — это стрелка, которая указывает часы в то время, как тело мое отбивает их, или, если хотите, душа отбивает часы в то время, как тело их показывает; или иначе, моя душа — это зеркало вселенной, а мое тело — оправа; все это совершенно ясно.

Когда Микромегас задал тот же вопрос крохотному почитателю Локка {573} , тот заявил:

— Не знаю, каким образом я мыслю, но знаю, что мыслю не иначе, как по поводу моих ощущений. Я отнюдь не сомневаюсь в том, что есть субстанции нематериальные и разумные, но сильно сомневаюсь в том, чтобы богу было невозможно наделить материю мыслью. Я чту Вечное Всемогущество, мне не подобает ограничивать его; я ничего не утверждаю, и довольствуюсь убеждением, что на свете гораздо больше возможного, нежели нам кажется.

Житель Сириуса улыбнулся: он нашел, что этот мудрец не глупее других; карлик-сатурниец обнял бы последователя Локка, не будь такой диспропорции в их росте. Но было там, к несчастью, еще одно микроскопическое насекомое в четырехугольной шапочке {574} ; оно-то и заткнуло рот всем прочим козявкам-философам. Сказав, что ему известны все тайны бытия, ибо они изложены в «Сумме» святого Фомы Аквинского {575} , оно сверху вниз посмотрело на обоих обитателей небес и объявило им, что их собственные персоны, их луны, солнца и звезды — все это было создано единственно для пользы человека. При этих словах наши путешественники повалились друг на друга, задыхаясь от того неудержимого хохота, который, согласно Гомеру {576} , является достоянием богов; их плечи и животы так тряслись от судорожного смеха, что корабль, который сирианец все еще держал на своем ногте, упал в один из брючных карманов сатурнийца. Однако после долгих поисков наши добряки нашли весь экипаж, водворили его на прежнее место и привели все в надлежащий порядок. И тогда житель Сириуса снова обратился к маленьким насекомым. Он говорил с ними необычайно благодушно, хотя в глубине души был раздосадован тем, что эти бесконечно малые существа обладают бесконечно большой гордыней. Он обещал сочинить для них превосходный философский труд и переписать его мельчайшим почерком, чтобы они смогли его прочесть; из этого труда они узнают суть вещей. И он действительно дал им это сочинение перед своим отъездом, и том этот был доставлен в Париж, в Академию наук. Но когда секретарь раскрыл его, он ничего, кроме белой бумаги, там не обнаружил.

— Я так и думал! — сказал он.

{578} {579} {580}

Как был воспитан в прекрасном замке Кандид и как он был оттуда изгнан

В Вестфалии, в замке барона Тундер-тен-Тронка, жил юноша, которого природа наделила наиприятнейшим нравом. Вся душа его отражалась в его лице. Он судил о вещах довольно здраво и очень простосердечно; поэтому, я думаю, его и звали Кандидом {581} . Старые слуги дома подозревали, что он — сын сестры барона и одного доброго и честного дворянина, жившего по соседству, за которого эта девица ни за что не хотела выйти замуж, так как у него в родословной числилось всего лишь семьдесят одно поколение предков, остальная же часть его генеалогического древа была погублена разрушительной силой времени.

Барон был одним из самых могущественных вельмож Вестфалии, ибо в замке его были и двери и окна; главная зала даже была украшена шпалерами. Дворовые собаки в случае необходимости соединялись в свору; его конюхи становились егерями; деревенский священник был его великим милостынераздавателем. Все они называли барона монсеньером и смеялись, когда он рассказывал о своих приключениях.

Баронесса, его супруга, весила почти триста пятьдесят фунтов; этим она внушала величайшее уважение к себе. Она исполняла обязанности хозяйки дома с достоинством, которое еще больше увеличивало это уважение. Ее дочь, Кунигунда, семнадцати лет, была румяная, свежая, полная, аппетитная. Сын барона был во всем достоин своего отца. Наставник Панглос {582} был оракулом дома, и маленький Кандид слушал его уроки со всем чистосердечием своего возраста и характера.

Панглос преподавал метафизико-теолого-космологонигологию {583} . Он замечательно доказывал, что не бывает следствия без причины {584} и что в этом лучшем из возможных миров замок владетельного барона — прекраснейший из возможных замков, а госпожа баронесса — лучшая из возможных баронесс.

— Доказано, — говорил он, — что все таково, каким должно быть; так как все создано сообразно цели, то все необходимо и создано для наилучшей цели. Вот, заметьте, носы созданы для очков {585} , потому мы и носим очки. Ноги, очевидно, назначены для того, чтобы их обувать, вот мы их и обуваем. Камни были сотворены для того, чтобы их тесать и строить из них замки, и вот монсеньер владеет прекраснейшим замком: у знатнейшего барона всего края должно быть наилучшее жилище. Свиньи созданы, чтобы их ели, — мы едим свинину круглый год. Следовательно, те, которые утверждают, что все хорошо, говорят глупость, — нужно говорить, что все к лучшему.

Кандид слушал внимательно и верил простодушно: он находил Кунигунду необычайно прекрасной, хотя никогда и не осмеливался сказать ей об этом. Он полагал, что, после счастья родиться бароном Тундер-тен-Тронком, вторая степень счастья — это быть Кунигундой, третья — видеть ее каждый день и четвертая — слушать учителя Панглоса, величайшего философа того края и, значит, всей земли.

Однажды Кунигунда, гуляя поблизости от замка в маленькой роще, которая называлась парком, увидела между кустарниками доктора Панглоса, который давал урок экспериментальной физики горничной ее матери, маленькой брюнетке, очень хорошенькой и очень покладистой. Так как у Кунигунды была большая склонность к наукам, то она, притаив дыхание, принялась наблюдать без конца повторявшиеся опыты, свидетельницей которых она стала. Она поняла достаточно ясно доказательства доктора, усвоила их связь и последовательность и ушла взволнованная, задумчивая, полная стремления к познанию, мечтая о том, что она могла бы стать предметом опыта, убедительного для юного Кандида, так же как и он — для нее.