Полное собрание сочинений. Том 44

С первых же времен апостолы и первые христиане до такой степени не понимают сущности учения Христа, что учат принимающих христианство, главное, верить в воскресенье Христа, в чудесное действие крещения, в сошествие Святого Духа и т. п., но ничего или очень мало говорят о нравственном учении Христа, как это видно по всем речам апостолов, записанным в Деяниях.

Вера в чудеса, подтверждающая, по их мнению, истинность исповедания, была главное, вера же в самое учение Христа была дело второстепенное, часто и вовсе забытое или непонимаемое, как, например, это видно в Деяниях же из казни Анании во имя Христа, учителя любви, прощения.

Покаяние человека, который истязует себя вместо того, чтобы, воспользовавшись своим настроением, поскорее изменить к лучшему свой образ жизни, это — даром потраченный труд и, кроме того, влечет за собою еще то дурное последствие, что человек считает, что он одним этим (т.-е. раскаянием) погасил список своих долгов; таким путем он избавляет себя от стремления к самоусовершенствованию, которое при разумном отношении к делу должно бы теперь еще удвоиться.

Кант.

Вера не есть доверие, а есть сознание в себе истины; и потому не имеет еще веры тот, кто верит тому, чтò ему сказали.

Символ веры учится и читается, как молитва, в церквах, а нагорная проповедь, по уставу, раз в год читается в виде евангельских чтений, и то по будним дням. Оно и не может быть иначе: люди, верующие в злого и безрассудного Бога — проклявшего род человеческий и обрекшего своего сына на жертву и часть людей на вечное мучение, — не могут верить в Бога любви. Человек, верующий в Бога-Христа паки грядущего со славою судить и казнить живых и мертвых, не может верить в Христа, повелевающего подставлять щеку обидчику, не судить, прощать и любить врагов. Человек, верующий в боговдохновенность Ветхого Завета и святость Давида, завещающего на смертном одре убийство старика, оскорбившего его и которого он сам не мог убить, так как был связан клятвой (3-я Книга Царств, гл. 2, ст. 8), и тому подобные мерзости, которыми полон Ветхий Завет, не может верить в нравственный закон Христа; человек, верующий в учение и проповеди церкви о совместимости с христианством казней, войн, не может уже верить в братство всех людей.

Главное же, человек, верующий в спасение людей верою в искупление или в таинства, не может уже все силы свои полагать на исполнение в жизни нравственного учения Христа.

Человек, наученный церковью тому кощунственному учению о том, что человек не может спастись своими силами, а что есть другое средство, неизбежно будет прибегать к этому средству, а не к своим силам, на которые, его уверяют, грех надеяться. Учение церковное — всякое, с своим искуплением и таинствами, исключает Христово учение в его истинном смысле.

Если бы люди только понимали значение всего того, чтò они без всякого основания выдают за истину, они должны бы были хотя бы сомневаться в том, во чтò верят. А бывает, напротив, так, что люди, исповедующие самые невозможные суеверия, эти-то люди и самые решительные в утверждении того, что всё, чтò они говорят, есть несомненная истина.

Девятнадцать веков тому назад, когда в обществе развивалось чудовищное неравенство, когда народные массы были ввергнуты в безнадежное рабство, в одной еврейской деревушке восстал никому неизвестный неученый плотник и, пренебрегая православием и обрядами своего времени, стал проповедывать крестьянам и рыбакам благую весть о том, что Бог — отец людей, что все люди равны и братья, а учеников своих он учил молиться о наступлении царства Божия на земле. Профессора высших учебных заведений насмехались над ним, православные проповедники ругали его. Он был признан мечтателем, возмутителем, «коммунистом»; в конце-концов образованное общество испугалось, и он был распят меж двух разбойников. Но слово его пошло дальше, стало разноситься беглыми и рабами и распространяться, невзирая на все запрещения и преследования, пока не преобразовало мира и среди древней цивилизации не возростило новой. Тогда привилегированные классы вновь соединились, повесили изображение сына народа в судах и у могил царей, его именем освятили неправду и извратили его учение для защиты общественных несправедливостей. Однако опять те же великие идеи, что Бог есть отец людей, что все люди братья, что возможна жизнь, при которой никто не был бы изнурен работой и никто не страдал от нужды, — начинают пробуждаться в умах простого народа.

Генри Джордж.

Мы ничего не знаем о нашем будущем, да и не должны стремиться узнать о нем что-нибудь кроме того, чтò стоит в разумной связи с побудительными причинами к нравственности и с ее целями. К этому принадлежит также и вера в то, что нет ни одного хорошего поступка, который не повлек бы за собой последствий для того, кто его совершает, также и в будущей жизни, что поэтому каким негодным ни считал бы себя человек в конце своей жизни, это не должно удерживать его от намерения совершить хотя бы еще только один хороший поступок, который он еще в состоянии сделать, и что у него есть основание надеяться, что такой поступок, соразмерно с тем, насколько человек при совершении его руководился добрым намерением, будет иметь всё-таки бòльшую цену, чем те бездеятельные очищения от грехов, которые, ничем не способствуя уменьшению вины, должны заменить собою недостаток добрых дел.

Кант.

Как огонь не бывает немножко горячий, немножко холодный, а бывает огонь только тогда, когда он жжет, так и истина не бывает немножко истина, немножко ложь, а всегда истина, когда она показывает то, чтò есть, а не то, чтò бы мы хотели, чтобы было.

Много говорят те, кто мало знают. Кто знает, тот больше молчит. Бывает это оттого, что кто мало знает, считает важным всё то, чтò он знает, и хочет рассказать это всем. Тот же, кто много знает, знает и то, что можно знать еще гораздо больше того, чтò он знает, и потому говорит только, когда это нужно другим.

По Руссо.

Знание смиряет великого, удивляет обыкновенного и раздувает маленького человека.

То, чтò люди знают, не сделается важным от того, что люди назовут то, чтò они знают, наукой. Важно всегда было и будет только то, чтò нужно для блага не одного человека, но всех людей.

Казалось бы, что для того, чтобы признать важность занятия тем, чтò называется наукой, надо бы доказать, что эти занятия полезны. Люди же науки обыкновенно утверждают, что так как мы занимаемся известными предметами, то занятия эти наверное когда-нибудь будут полезны.