Полное собрание сочинений. Том 44

Мы живем в век философии, наук и разума. Кажется, что все науки соединились, чтобы осветить нам путь в этом лабиринте человеческой жизни. Огромные библиотеки открыты для всех, везде гимназии, школы, университеты дают нам с детства возможность воспользоваться мудростью людей, проявившейся в продолжение тысячелетий. Всё, казалось бы, содействует образованию нашего ума и утверждению разума. Что же, стали ли мы лучше или мудрее от всего этого? Лучше ли мы знаем путь и назначение нашего призвания? Лучше ли мы знаем, в чем наши обязанности и, главное, благо жизни? Что приобрели мы от всего этого тщетного знания, кроме вражды, ненависти, неизвестности и сомнений? Всякое религиозное учение и секта доказывает, что она одна нашла истину. Всякий писатель один знает, в чем наше благо. Один доказывает нам, что нет тела, другой — что нет души, третий — что между душой и телом нет связи, четвертый — что человек — животное, пятый — что Бог только зеркало.

Руссо.

У нас не хватает знаний, чтобы даже понять хоть только жизнь человеческого тела. Посмотрите, чтò нужно знать для этого: телу нужны место, время, движение, теплота, свет, пища, вода, воздух и многое другое. В природе же всё так тесно связано между собою, что нельзя познать одного, не изучив другого. Нельзя познать части, не познав целого. Жизнь тела нашего мы поймем только тогда, когда изучим всё то, чтò нужно ему; а для этого необходимо изучить всю вселенную. Но вселенная бесконечна, и познание ее недостижимо для человека. Следовательно, мы не можем вполне уяснить себе и жизнь нашего тела.

Паскаль.

Для истинного знания вреднее всего употребление понятий и слов не вполне ясных. А это-то самое и делают мнимые ученые, придумывая для неясного понятия неясные, несуществующие, выдуманные слова.

Сократ постоянно указывал своим ученикам на то, что при правильно поставленном образовании в каждой науке надо доходить только до известного предела, который не следует переступать. По геометрии, говорил он, достаточно знать настолько, чтобы при случае быть в силах правильно измерить кусок земли, который продаешь или покупаешь, или чтоб разделить на части наследство, или чтоб суметь распределить работу рабочим. «Это так легко, — говорил он, — что при небольшом старании не будешь затрудняться ни над каким измерением, хотя бы пришлось размерять всю землю». Но он не одобрял увлечения большими трудностями в этой науке, и хотя сам лично знал их, но говорил, что они могут занять всю жизнь человека и отвлечь его от других полезных наук, тогда как они ни к чему не нужны. По астрономии он находил желательным знать настолько, чтоб по небесным приметам узнавать часы ночи, дни месяца и времена года, уметь не потерять дорогу, держать направление в море и сменять сторожей. «Эта наука настолько легка, — прибавлял он, — что она доступна всякому охотнику, всем мореплавателям, вообще всякому, кто хочет сколько-нибудь ею заняться». Но доходить в ней до того, чтоб изучать различные орбиты, описываемые небесными телами, высчитывать величину планет и звезд, их отдаленность от земли, их движения и изменения, — это он крайне осуждал, потому что не видел в таких занятиях никакой пользы. Он был такого низкого мнения о них не по неведению, так как сам изучил эти науки, а потому, что не хотел, чтоб на излишние занятия тратилось время и силы, которые могли быть употреблены на самое нужное человеку: на его нравственное совершенствование.

Ксенофонт.

Лучше не знать многого из того, чтò можно знать, чем пытаться познавать то, чтò не может быть познано.

Ничто так не развращает и не ослабляет умственной силы и не возбуждает так самомнения, как витание в областях непознаваемого. Хуже всего притворяться, что понимаешь то, чего не понимаешь.

Мудрость — предмет великий и обширный, она требует всего свободного времени, которое может быть посвящено ей. С каким бы количеством вопросов ты ни успел справиться, тебе все-таки придется промучиться над множеством вопросов, подлежащих исследованию и решению. Эти вопросы так обширны, так многочисленны, что требуют отстранения из сознания всего излишнего для того, чтобы предоставить полный простор работе ума. Тратить ли мне свою жизнь на одни слова? А часто бывает, что ученые больше думают о разговорах, нежели о жизни. Заметь, какое зло порождает чрезмерное мудрствование, и как оно может быть опасно для истины.

Сенека.

Добрая жизнь дается только тому, кто об этом старается. И ничто не мешает человеку делать усилия для доброй жизни. Надо знать и помнить это.

Не говори никогда про доброе дело: не стоит и стараться — это так легко, когда захочу — всегда сделаю. Не думай и не говори так: всякое, самое небольшое доброе дело делается с усилием. Усилие же это придает новые силы для доброй жизни; всякое недоброе дело убавляет этой силы.

Нам кажется, что настоящая работа только над чем-нибудь видимым: строить дом, пахать поле, кормить скот; а работа над своей душой, над чем-то невидимым, это — дело неважное, такое, какое можно делать, а можно и не делать по-настоящему; а между тем всякая другая, кроме как работа над своей душой, всякая другая работа — пустяки. Только одно это дело: работа над освобождением своей души от тела, чтобы делаться с каждым днем духовнее и любовнее, — только эта работа настоящая, а все остальные работы полезны только тогда, когда делается главная работа души.

Не падай духом и не отчаивайся, если тебе не удается сделать всё то хорошее, чего ты желал бы.

Если ты соблазнился, стал хуже, чем ты был, старайся кротко перетерпеть испытание, вернуться на ту ступень, на какой был, и если можешь, подняться еще выше. В этом всё дело жизни.

Марк Аврелий.

Если и есть великое и доброе для вас, оно не явится к вам по первому или второму зову, не явится к вам легко, без труда. Тернии и крутизна — вот дорога богов, — сказал Порфирий.

Эмерсон.

Никакое из тех внешних средств, которые употребляются людьми для своего усыпления, не лишает их до такой степени всякой возможности совершить то внутреннее усилие, которое самым простым и несомненным способом освобождает их, как то направление мысли, которое дается тем, чтò называется в наше время наукой.

Если человек не подпал усыплению роскоши, то он подпадает усыплению религиозного суеверия; если он уйдет и от религиозного суеверия, то он неизбежно подпадет научному суеверию, самому незаметному, хитрому и потому самому жестокому и развращающему. Воображая себя в обладании последним словом мудрости научной, человек, подпавши этому суеверию, становится совершенно неспособным совершить то внутреннее усилие, которое одно может освободить его, но которое по усвоенному им учению он считает иллюзией.