Лев Николаевич Толстой. Полное собрание сочинений. Том 42

«Но ведь тогда это будет не Евангелие, не Эпиктет, не Паскаль, не Руссо, а ваше сочинение», скажут на это. 35 35 Зач.: Не знаю, что это будет, отвечаю я, но знаю, что передавая И этот довод считается в мире ученых — неопровержимым, точно как будто всё дело в том, кому приписывается сочинение. Я же полагаю, что переданные, хотя и с изменениями и сокращениями и даже дополнениями, мысли Эпиктета, Руссо и др. 36 36 Зач.: я не могу сказать, что это мои мысли и потому, хотя они и изменены несколько мною, все-таки мысли эти Руссо. будут все-таки мысли Эпиктета, Руссо, и что оттого, [что] человек, любящий эти мысли, постарается передать их так, как он понимает их, изменив так, чтобы они легче и сильнее воспринимались людьми одинакового с ним понимания не только не будет ничегодурного, но будет очень полезно. Если же передавший так классика передал его неверно, дурно, пускай другие передадут лучше. 37 37 Зачеркнуто: но, во всяком случае, имейте, как я, в виду не ученых педантов и их мнения друг о друге, а большую публику читателей, которая будет читать и воспринимать мысли этих великих людей. Если же кому нужны точные переводы, то всегда найдутся такие работники — ремесленники, которые, в роде работы типографов, будут 38 38 Зач.: в точности темными местами, там, где темно, передавать классиков на свои языки исполнять это, тоже в своем роде, не бесполезное дело.

Всё это я сказал для того, чтобы объяснить, почему я передавал собранные здесь мысли писателей свободно, стараясь об одном: сделать книгу как можно более доступною и полезною большинству читателей. Так что, если бы нашлись желающие переводить эту книгу на другие языки, то я бы советовал им не отыскивать на своем языке места подлинников англичанина Кольриджа, немца Канта, француза Руссо, а если они уж хотят переводить, то переводить с моего.

1904. 28 августа.

Корней Васильев был человек гордый. 39 39 Зачеркнуто: И трудно ему было не гордиться. Это был чернобровый, курчавый, могучий человек, 40 40 Зач.: < которому всё дано было> который в мирских делах превосходил людей своего круга. хорошо грамотный и воздержный. Он был богаче, и здоровее, и умнее, и начитаннее всех своих односельчан и знакомых. Два трехлетия ходил старшиной, а потом открыл в городе лавку. В деревне у него был дом в два яруса, каменный под железо. Дома в деревне жила жена с детьми и старушка матушка. Работали в доме сирота племянник и работник. Хозяйство было богатое: три лошади, одна породистая, жеребята, две коровы, овец 2 десятка. И жена и мать жили в полном довольстве. Жена приезжала раза два в месяц к Корнею в город (за 30 верст), а на праздник он сам с дорогими гостинцами матушке и семье приезжал в деревню. Ему было 43 года, когда он после поездки в Москву 41 41 Зач.: на ярмонку вернулся в последний раз к празднику вернулся в деревню. В курчавой бороде и кудрявых волосах не было еще ни одного седого волоса и лицо было молодое, румяное, глаза блестели и играли, как ледышки на солнце. Держался он всегда прямо, а к 40 годам сильное тело его в спокойной роскошной жизни обложилось жиром и стало отрастать брюхо. Все дела его спорились, пришлось выгодно купить рощу. И кроме того его выбрали в гласные, и он познакомился с умными учеными господами, которые с уважением обращались к нему, спрашивая его мнения. Приехал он домой особенно веселый.

На железнодорожной станции его взялся свезти за рубль до села их деревенский извозчик, старый Кузьма. Кузьма был беден и оттого не любил всех богатых и не любил Корнея, которого онзнал Корнюшкой и всегда рад был случаю сшибить спесь 42 42 Написано: спеть с Корнюшки.

— Что ж, не нашел седоков, дядя Кузьма? — сказал Корней, выходя с чемоданчиком на крыльцо в своем крытом полушубке и тулупе, выпячивая брюхо. — Свезешь что ль?

— 43 43 Зачеркнуто: Садись Что ж, давай рубль. Свезу.

— 44 44 Зач.: Ну И 7 гривен довольно.

— Брюхо наел, а 30 копеек у бедного человека оттянуть хочешь.

— Ну ладно, давай, что ль. Только возьми узел еще.

— Ну, ну.

— Лошаденка-то всё та же. Худа уж больно твоя-то.

— Худа, да возит. Но, но.

Выехали из ухабов у станции на гладкую дорожку.

— Ну что, дядя Кузьма? Как у вас на деревне? Наши что?

— Да всё по-старому, не сказать по-хорошему.

— А что так?

— Да так. Хорошего-то мало.

— Худого-то что? Старуха жива?

— Старуха-то жива. Надысь в церкви была. Старуха-то жива.

— Так что ж?

— Да ничего. Сам приедешь, узнаешь. Шила в мешке не утаишь.

Кузьма зло радовался, что может сделать больно 45 45 Зач.: богатому мироеду толстопузому богатею.

— Да что таить-то?

— Да она и не таит.

— Кто она?

— 46 46 Зач.: Известно, хозяйка. Да ничего я не знаю, домой приедешь всё тебе скажут.

На полдороге была корчма, Корней велел остановить, вошел и Кузьма, поднес ему и выпытал всё, что не хотел сказать Кузьма.

Мясоедом старый работник обрубил себе ногу и лег в больницу. Взяли нового работника, Черного Евстигнея из Каменки. И Марфа, жена Корнея, живет с ним. В деревне все знают. Да она и не хоронится. Ее и старуха ругала и тращала мужем. Ничего не берет. Добро бы с нужды, — кончил свой рассказ Кузьма, — а то с жиру.

— А не врешь ты?

— Вру, так вру, тебе же лучше. 47 47 Зач.: тол[стопузому]

Больше Корней не стал говорить.

Удвора встретил его Евстигней Черный.

Корней 48 48 Зачеркнуто: видал его, но не поздоровался с ним.

— К тебе служить пришел, хозяйка твоя наняла, — сказал Евстигней. — Твоя клажа? Выносить, что ли?

— Ну да.

Матушка, с такими же черными глазами, как у сына, как всегда, была тихая, радостная. Жена сначала спокойно встретила мужа и стала помогать ему раздеваться. Но взглянув ему в глаза, она вдруг вспыхнула и рассердилась на дочь и стала ругаться. Она как-то особенно гордо вела себя с мужем и ушла ставить самовар, Корней раздал гостинцы и днем только приглядывался и ничего не говорил жене. Работник уехал за дровами надолго. Говорил с матушкой, рассказывал ей про Москву, и с ребятами, когда они пришли из школы. Ребят было: два, 12 и 10 лет, мальчики и девочка 8 лет. Разговаривать с женой Корней стал только ночью, когда старуха ушла на печку в 49 49 Зач.: большой горнице русской избе с детьми и работником, а он с женой остался один в горнице с голанкой. После обеда Марфа уходила куда-то и когда вернулась, была красна, и от нее пахло вином. То она избегала его взгляда, а теперь [когда] он, сняв поддевку и оставшись в одних штанах и жилете, остановился перед ней (она сидела на кровати и оправляла косу), она прямо смотрела на него и улыбалась.