Полное собрание сочинений. Том 4

— Ну, какъ теб ѣне гр ѣшно, Давыдка, доводить до этаго свою мать, — сказалъ Князь, обращаясь къ нему.

Давыдка не двигался.

— В ѣдь добро-бы мужикъ хворый былъ, а то в ѣдь только смотр ѣть на него, в ѣдь словно боровъ съ мельницы, раздулся. Есть, кажись, чему-бы и работать — гладухъ какой! Н ѣтъ, вотъ пропадаетъ на печи лодыремъ, возьмется за что, такъ гляд ѣть мерзко: коли поднимется, коли передвинется, коли что, — говорила она, растягивая слова и переваливаясь съ боку на бокъ. — В ѣдь вотъ нынче старикъ самъ за хворостомъ въ л ѣсъ у ѣхалъ, а ему вел ѣлъ ямы копать, такъ н ѣтъ вотъ, и лопаты не бралъ! — На минуту она замолчала. — Загубилъ онъ, шельма, меня, сироту, — взвизгнула она, вдругъ размахнувъ кулаками и съ угрожающимъ жестомъ подходя къ нему: — «гладкая твоя морда, лядащая, прости Господи!» — она презрительно отвернулась отъ него и обратилась къ Князю съ т ѣмъ-же одушевленіемъ и съ слезами на глазахъ, продолжая размахивать руками.

— В ѣдь все одна, кормилецъ, — старикъ-отъ мой хворый, старый, а я все одна, да одна. — Камень и тотъ треснетъ. Хоть бы помереть, такъ легче бы было; одинъ конецъ, а то сморятъ они меня, отецъ ты нашъ, мочи моей ужъ н ѣтъ. Нев ѣстка съ работы извелась, и мн ѣтоже будетъ.

— Какъ извелась? отчего?

— Съ натуги, кормилецъ. Взяли мы ее запрошлый годъ изъ Бабурина, — продолжала она слезнымъ голосомъ, — ну баба была и молодая, св ѣжая, смирная: важная была баба, родной. Дома-то у отца за заловками въ хол ѣжила, нужды не видала, а какъ къ намъ поступила, какъ нашу работу узнала, и на барщину, и дома, и в ѣзд ѣ, она, да я. Мн ѣчто? я, баба привышная, она-жъ тяжелая была, да горе стала терп ѣть, а все маялась — работящая была — ну, надорвалась, сердешная. Стала чахнуть, да чахнуть. Л ѣтось петровками еще на б ѣду родила, a хл ѣбушка не было, кой-что, кой-что ѣли, работа-же сп ѣшная подошла. У ней груди и пересохли. Д ѣтенокъ первинькой былъ, коровенки н ѣту-ти, да и д ѣло наше мужицкое, гд ѣрожкомъ выкормить, а кормить неч ѣмъ; ну изв ѣстно, бабья глупость, она этимъ пуще убиваться стала. А какъ мальчишка померъ, ужъ она съ этой кручины выла, выла, голосила, голосила, да нужда, да работа, все таже, да такъ извелась, сердешная, что къ Покрову и сама кончилась. Онъ ее пор ѣшилъ, бестія. Что я тебя просить хот ѣла, Ваше Сіятельство — продолжала она, низко кланяясь.

— Что?

— В ѣдь онъ мужикъ еще молодой, отъ меня уже какой работы ждать, нынче жива, а завтра помру. Какъ ему безъ жены быть? В ѣдь онъ теб ѣне мужикъ будетъ. Обдумай ты насъ какъ нибудь, отецъ ты нашъ.

— То есть ты женить его хочешь? Чтожъ, это д ѣло.

— Сд ѣлай божескую милость, ты нашъ отецъ, ты наша мать, — и, сд ѣлавъ знакъ своему сыну, она съ нимъ вм ѣст ѣгрохнулась въ ноги Князя.

— Зач ѣмъ-же ты въ землю кланяешься, — говорилъ Николинька, съ досадой поднимая ее за плечо. — Разв ѣнельзя такъ сказать. Ты знаешь, что я этаго не люблю. Жени сына, пожалуйста, я очень радъ, коли у тебя есть нев ѣста на прим ѣт ѣ.

Старуха поднялась и утирала рукавомъ сухіе глаза. Давыдка посл ѣдовалъ ея прим ѣру и въ томъ же глупо-апатическомъ положеніи продолжалъ стоять и слушать, что говорила его мать.

— Нев ѣсты-то есть, какъ не быть? Вотъ Васютка Мих ѣйкина, д ѣвка ничего, да в ѣдь безъ твоей воли не пойдетъ.

— Разв ѣона не согласна?

— Н ѣтъ, кормилецъ, коли ̀по согласію пойдетъ?

— Ну, такъ чтожъ д ѣлать? Я принуждать не могу, а вы поищите другую: не у себя, такъ у чужихъ, я охотно заплачу 100, 200 р., только бы шла по своей охот ѣ, а насильно выдавать замужъ нельзя. И закона такого н ѣтъ, да и гр ѣхъ это большой.

— Э-э-эхъ кормилецъ! Да статочное ли д ѣло, чтобы, глядя на нашу жизнь, охотой пошла? Солдатка самая и та такой нужды на себя принять не захочетъ. Какой мужикъ и д ѣвку къ намъ въ дворъ отдастъ. Отчаянный не отдастъ. В ѣдь мы голь, нищета. Одну, скажетъ, почитай, что съ голоду, заморили, такъ и моей тоже будетъ. Кто отдастъ? — прибавила она, недов ѣрчиво качая головой. — Разсуди, Ваше Сіятельство.

— Такъ что же я могу сд ѣлать?

— Обдумай ты насъ какъ нибудь, родненькій, — повторила уб ѣдительно Арина, — что намъ д ѣлать?

— Да что же я могу обдумать? Я тоже ничего не могу сд ѣлать для васъ въ этомъ отношеніи. Вотъ хл ѣба вы просили, такъ я прикажу вамъ отпустить и во всякомъ д ѣл ѣготовъ помогать; только ты его усов ѣсти, чтобы онъ свою л ѣнь-то бросилъ, — говорилъ Николинька, выходя въ с ѣни, старух ѣ, которая кланяясь сл ѣдовала за нимъ.

— Что я съ нимъ буду д ѣлать, отецъ? В ѣдь самъ видишь, какой онъ. Онъ в ѣдь мужикъ и умный, и смирный, гр ѣхъ напрасно сказать, художествъ за нимъ никакихъ не водится; ужъ это Богъ знаетъ, что это съ нимъ такое попритчилось, что онъ самъ себ ѣзлод ѣй. В ѣдь онъ и самъ тому не радъ. Я, батюшка, Ваше Сіятельство, — продолжала она шопотомъ, — и такъ клала и этакъ прикидывала: неиначе, какъ испортили его злые люди.

— Какъ испортили?

— Да какъ испортили? Долго ли до гр ѣха. По злоб ѣвынули горсть земли изъ подъ сл ѣду... и нав ѣкъ не челов ѣкомъ исд ѣлали, в ѣдь всякіе люди бываютъ. Я такъ себ ѣдумаю; не сходить-ли мн ѣкъ Дындыку старику, что въ Воробьевк ѣживетъ, онъ всякія слова знаетъ и порчу снимаетъ, и съ креста воду пущаетъ; такъ не пособитъ ли онъ!

— Н ѣтъ, онъ не поможетъ; а я подумаю о твоемъ сын ѣ, — и Князь вышелъ на улицу.

— Какъ не помочь, кормилецъ, в ѣдь онъ колдунъ, одно слово колдунъ.

Давыдка Б ѣлый мужикъ смирный, непьющій, неглупый и честный, онъ лучше многихъ своихъ товарищей, которые живутъ не такъ б ѣдно, какъ онъ. Но несчастный въ высшей степени лимфатическій темпераментъ или апатическій характеръ, или проще[?] насл ѣдственная непреодолимая л ѣнь, сд ѣлали его т ѣмъ, что онъ есть — лодыремъ, какъ выражается его мать. И она совершенно права, говоря, что онъ самъ этому не радъ. Онъ родился лодыремъ и в ѣкъ будетъ лодыремъ, ничто не изм ѣнитъ его. Но родись онъ въ другой сфер ѣ, въ которой безпрерывный тяжелый трудъ не есть существенная необходимость, кто знаетъ, ч ѣмъ-бы онъ былъ? Разв ѣмало встр ѣчаемъ мы этихъ запухшихъ, вялыхъ, л ѣнивыхъ натуръ безъ живости и энергіи, которые были такими-же лодырями, родись они въ б ѣдности? Но средства къ существованію ихъ обезпечены, временный умственный трудъ въ н ѣкоторой степени возможенъ для нихъ, и они спокойно погружаются въ свою безвыходную апатію, часто даже щеголяя ею, и, неизв ѣстно почему, называя славянскою л ѣнью.

Но нищета, трудъ крестьянина, принужденнаго работать изъ вс ѣхъ силъ и безпрестанно, невозможны съ такимъ характеромъ. Онъ убиваетъ надежду, увеличиваетъ безпомощность. А безпрестанные брань, побои вселяютъ равнодушіе даже отвращеніе [къ] окружающему [?]. Наконецъ, чтó грустн ѣе всего, къ безсилію присоединяется сознаніе безсилія: и б ѣдность, и побои, и несчастія д ѣлаются обыкновенными необходимыми явленіями жизни, онъ привыкаетъ къ нимъ, и не думая о возможности облегчить свою участь, ничего не желая, ничего не добиваясь. Давыдку забили. Онъ знаетъ, что онъ лодырь, что ему ѣсть нечего. Что-жъ, пускай, бьютъ, такъ и сл ѣдуетъ, разсуждаетъ онъ. —