Джон Пристли - Затерянный остров

Сеанс окончился, они возвращались в гостиницу. Стояла чудесная ночь, превращающая штабеля копры и монотонные ряды пальм и кораллов в сады Гесперид. Воздух был напоен благоуханием, полумесяц серебрился на фоне тускло мерцающих звезд, листья пальм лениво шевелил легкий ветерок, и Уильям с Терри медленно шли рука об руку под звуки этого ноктюрна в фиолетовом и серебре, под симфонию из далекого прибоя, вздохов ветра и стрекота цикад. Время от времени их обгонял какой-нибудь автомобиль, загруженный веселящимися и поющими островитянами, — увенчанные цветами смуглые лица, мелькнув, исчезали в темноте. Уильям был пьян, но не от вина — хотя и вина он сегодня выпил достаточно, — а от любви и романтического восторга. Все, чего он хотел, о чем он даже и не мечтал, сбылось. Он покрепче сжал руку Терри, словно боясь упустить и ее саму, и все это волшебство.

Шагая по дороге, они почти не говорили о себе — беседовали вполголоса о Затерянном и о том, что будет делать Терри, когда остальные трое уплывут, о коммандере и Рамсботтоме, делились впечатлениями о Таити. Разговор шел обо всем и ни о чем, однако Уильяму он казался воплощением гармонии. В последнее время Терри не раз и не два становилась вдруг совершенно чужой, и Уильям пугался, что теряет ту, прежнюю Терри, которая околдовала его на пароходе. К счастью (ведь это был последний вечер перед долгой разлукой), сейчас все шло гладко. С ним была та самая Терри, в которую он верил, которую он чувствовал. Как же невыносимо расставаться с ней даже на несколько недель.

До гостиницы они добрались совсем поздно, все бунгало уже тонули в темноте. Под мелодичное журчание ручья Уильям с Терри принялись осторожно пробираться через сад, наполненный приторным ароматом дурмана. Даже сюда доносился едва слышный гитарный перебор — видимо, из домика прислуги. Меж черных силуэтов пальм блестела лагуна. Лунный свет лился в чашечки кувшинок на пруду. Не останавливаясь и не оборачиваясь, Терри взошла по ступенькам на веранду своего бунгало. Уильям поднялся за ней. Не зажигая света, она застыла в темноте, глядя на лагуну. Уильям молча постоял рядом, потом протянул руку и позвал Терри полушепотом. Повернувшись, она скользнула к нему в объятия и ответила на поцелуй.

— Терри, — спросил он наконец, объяснившись, довольно сбивчиво, в своих чувствах, — ты выйдешь за меня замуж?

Она прижалась к нему щекой.

— Какое чудесное предложение, Билл! Где мы будем жить? В Бантингеме, Суффолк, Англия?

— Об этом я еще не думал, — признался он. — Наверное. У меня там солодильня. Но если мы отыщем сокровище на Затерянном…

— Думаешь, отыщем?

— Думаю, да. А ты?

— У меня предчувствие, Билл, — навязчивое предчувствие, — что не отыщем. Почему-то я не слишком верю в этот остров.

— Терри, ну что ты! — запротестовал Уильям.

— Прости, Билл. Я не имею в виду, что острова нет. Но почему-то меня не покидает ощущение, что ничего он нам не принесет. Хотя, наверное, не следует говорить такое перед самой отправкой.

— И разлукой на долгие недели. Я буду очень тосковать по тебе, даже зная, что ты здесь и ждешь моего возвращения.

— Прирасту к причалу, Билл.

— Но ты не ответила на мой вопрос. Безотносительно того, где мы будем жить, ты выйдешь за меня, Терри?

— Да нет, я не всерьез насчет жилья. Понимаешь, Билл, я не готова пока выходить замуж — вообще ни за кого. Хотя, наверное, ты будешь замечательным мужем.

— Кажется, ты меня недостаточно для этого любишь.

— Видимо. Не знаю. Я и сама себя сейчас плохо понимаю. Но ты мне очень нравишься, Билл. — Она поцеловала его.

— Я буду думать о тебе каждую минуту, — проговорил он тихо. — Я и здесь думаю о тебе каждую минуту. И всегда думал, со второй нашей встречи. Иногда это невыносимо. До боли невыносимо, Терри. Я раньше и не представлял, что способен на такие сильные чувства. Это совсем на меня не похоже.

Терри рассмеялась едва слышно:

— Ты на себя клевещешь, Билл. И будь ты еще лучше, оказалось бы только сложнее.

Он привлек ее к себе почти силой.

— Терри, счастье мое… — простонал он, словно раненый.

— Билл, тебе, думаю, лучше уйти.

— Да, но… — невыразимая горечь послышалась в его вскрике.

— А потом можешь вернуться, минут через пять. Если захочешь. Мне слишком жарко в этой одежде. И вообще в одежде.

— Ты хочешь сказать…

— Лучше через четверть часа. Я приму душ — тебе, наверное, тоже не помешает освежиться, а если будешь спешить, то снова вспотеешь. И постарайся потише, Билл, хоть мы и на Таити.

Холодный душ и тонкая пижама остудили тело, однако в груди по-прежнему бушевало пламя. Уильям нервничал. Сердце, распирающее ребра, бухало, словно молот, в гулкой тишине веранды, при этом сквозь грохот каким-то образом доносились таинственные ночные звуки из дальнего далека. На полу спальни лежал квадрат лунного света. Уильям на миг застыл в дверях, всматриваясь в полумрак. На кровати вырисовывались контуры женской фигуры цвета слоновой кости.

— Если ты намерен остаться там, Билл, — раздался едва слышный голос, — я задерну полог. Вряд ли комары согласятся уйти добровольно.

Уильям успел подумать только об одном — о поразительном хладнокровии и прозаичности женской натуры, а потом полог за его спиной сомкнулся, Терри обвила его руками за шею, и их губы соприкоснулись.

Когда Уильям шел через узкую благоухающую рощицу обратно в свое бунгало, луна в небе уже таяла, и темнота больше не казалась кромешной. В нем боролись противоречивые чувства — ликование и неутоленная жажда. Он завоевал одну Терри, но оставались десятки других, улыбающихся, манящих, ускользающих. Ненасытное сердце просило еще, одновременно разрываясь от благодарности и нежности.

Отход «Хутии» был обставлен в лучших традициях Южных морей. Уильям в буре эмоций почти не участвовал: попрощался за руку с некоторыми знакомыми по «Бугенвилю», пришедшими проводить (за неимением более интересных занятий), сказал au revoir миниатюрной миссис Джексон, которая неожиданно возникла на причале, вся розовая и запыхавшаяся, и не преминула напомнить, что по-прежнему ждет новостей о Суффолке; поцеловал Терри — невыразимо прекрасную и подозрительно спокойную. Рамсботтом слегка разрядил атмосферу, когда из объятий двух прелестных сестер-таитянок попал в массивные ручищи их матери — совершенно ему незнакомой тучной особы, габаритнее его самого. Островитян среди пассажиров набралось человек двадцать — тридцать, всех возрастов и мастей, со своими припасами, постелью и еще какими-то непонятными предметами багажа. Шхуну загрузили товаром под завязку, не оставив ни одного свободного дюйма, палубу загромождали клетки с птицей и поросятами — полное впечатление, что «Хутия» везет небольшой завоевательный отряд. Капитан Преттель, тот самый, с взрывным характером, хоть и переодел грязную тельняшку, был ощутимо пьян, что, впрочем, нисколько не мешало ему орать на команду и отпускать сомнительные шуточки в адрес любой подвернувшейся представительницы женского пола, норовя заодно ее приобнять. Знакомые и родня островитян-пассажиров и команды дружно оглашали причал смехом и плачем. Человек в старой яхтенной фуражке и горчичного цвета рубахе самозабвенно наяривал на аккордеоне, закрыв глаза. Время от времени толпа — большей частью состоящая из женщин в розовом хлопке — принималась подпевать и подтанцовывать. Некоторые просто смотрели большими, темными, налитыми скорбью глазами. Такие же глаза встречались и у пассажиров, которые непринужденно принимали выразительнейшие позы — ни дать ни взять символ изгнания и злой судьбы. Уильям даже позавидовал этой выразительности, потому что умение распахнуть душу помогает не копить в ней ненужный груз и, пожалуй, находить лицедейское удовольствие в остроте переживаний. Теперь Уильям казался сам себе (вместе с остальными соплеменниками) скованным и оттого уязвимым, собственноручно отрезавшим себя от простой, гармоничной жизни в слиянии с природой. Почему сейчас он стоит на палубе столбом, с застывшей на лице полуулыбкой? Почему не упадет на колени и не посмотрит на Терри так, будто прощается навсегда?