Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)

— Вашъ хозяинъ не морякъ? — спросилъ человѣкъ безъ малѣйшаго слѣда ироніи въ голосѣ. — Кажется, мнѣ что-то припоминается, будто онъ былъ морякъ.

— Морякъ? Простите, но должно быть вы знаете брата, а этотъ — I. А. Хаполати, агентъ.

Я думалъ, что дѣло этимъ кончится; но человѣкъ охотно соглашался со всѣмъ; если бы я выдумалъ такое имя, какъ Барабасъ Розенкноспе, то и тогда это не возбудило бы въ немъ подозрѣнія.

— Онъ, кажется, молодцоватый господинъ, какъ мнѣ приходилось слышатъ, — сказалъ онъ, стараясь продолжить разговоръ.

— О, это хитрецъ большой руки, — отвѣчалъ я, — настоящій дѣловой человѣкъ, агентъ на всѣ руки: брусника изъ Китая, перья и пухъ изъ Россіи, мѣха, дерево, чернила…

— Хе-хе, чортъ возьми! — перебилъ меня старикъ, развеселившись.

Меня самого это начинало занимать, и одна ложь за другой появлялась въ моемъ мозгу.

Я опять сѣлъ, забылъ о газетѣ, о важныхъ документахъ, увлекся и началъ перебивать его.

Довѣрчивость стараго карлика дѣлала меня нахальнымъ, я хотѣлъ намѣренно лгать ему, сбить его съ позиціи и заставить его замолчатъ отъ удивленія.

А слышалъ ли онъ объ электрической книгѣ для пѣнія, которую изобрѣлъ Хаполати?

— Что?.. элек…

— Съ электрическими буквами, свѣтящимися въ темнотѣ! Это удивительное предпріятіе, безчисленные милліоны въ оборотѣ, словолитни, типографіи, цѣлыя толпы механиковъ будутъ работать надъ этимъ; какъ я слышалъ, — около семисотъ человѣкъ.

— Скажите на милость! — сказалъ человѣкъ про себя. Больше онъ ничего не сказалъ; онъ вѣрилъ каждому моему слову и все-таки ничему не удивлялся. Я былъ немножко разочарованъ, потому что надѣялся вывести его изъ себя своими выдумками. Я изобрѣлъ еще нѣсколько отчаянныхъ выдумокъ и съ отчаяніемъ сталъ увѣрять, что Хаполати въ продолженіе девяти лѣтъ былъ министромъ въ Персіи. — Вы, должно-быть, и не подозрѣваете, что это значитъ — быть министромъ въ Персіи? — спросилъ я. — Это гораздо важнѣе, чѣмъ быть королемъ здѣсь въ странѣ, это почти равняется султану. Хаполати со всѣмъ этимъ справился, онъ былъ 9 лѣтъ министромъ и не слетѣлъ съ этого поста. — Потомъ я началъ ему говорить о Юлайали, его дочери; она фея, принцесса, у нея триста рабынь, и она покоится на ложѣ изъ желтыхъ розъ. — Это прекраснѣйшее существо. которое я когда-либо видѣлъ. Клянусь Богомъ, я никогда не видѣлъ ничего подобнаго въ своей жизни.

— Въ самомъ дѣлѣ, такая красивая? — сказалъ старикъ съ разсѣяннымъ видомъ и уставился въ землю.

— Красивая? Она прекрасна, обольстительна, обворожительна; глаза шелковые, руки — что твой янтарь. Одинъ ея взглядъ обольстителенъ, какъ поцѣлуй, а когда она меня зоветъ, душа загорается, какъ фосфоръ отъ искры.

— А почему ей и не быть красивой? Развѣ онъ считаетъ ее за кассира или за пожарнаго? Она просто небесное видѣніе, говорю я вамъ, сказка.

— Да, да! — повторилъ человѣкъ, немного озадаченный.

Спокойствіе его злило меня; я былъ возбужденъ своимъ собственнымъ голосомъ и я говорилъ совершенно серьезно. Украденныя архивныя бумаги, трактаты были забыты; маленькій плоскій свертокъ лежалъ между нами на скамейкѣ, и у меня не было ни малѣйшей охоты узнать его содержаніе. Я теперь былъ вполнѣ поглощенъ своими собственными исторіями, странные образы носились въ моемъ представленіи; кровь бросилась мнѣ въ голову, и я хохоталъ во все горло.

Старикъ собирался уходить. Онъ поднялся и, чтобы не оборвать круто разговоръ, онъ сказалъ:

— У него, вѣроятно, громадное состояніе, у этого Хаполати?

Какъ смѣлъ этотъ слѣпой, противный старикъ такъ обращаться съ именемъ, которое я изобрѣлъ, какъ-будто это самое обыкновенное имя, которое можно прочесть на любой вывѣскѣ? Онъ не запнулся ни надъ одной буквой и не забылъ ни одного слога: это имя засѣло у него въ мозгу и тотчасъ же пустило корни. Я разсердился; злость разбирала при видѣ этого человѣка, котораго я никакъ не могу смутить, возбудивъ его недовѣріе.

— Этого я не знаю, — возразилъ я поспѣшно, — этого я совершенно не знаю. Говорю вамъ разъ навсегда, что, судя по начальнымъ буквамъ, человѣкъ этотъ зовется Іоханъ Арендтъ Хаполати.

— Іоханъ Арендтъ Хаполати, — повторяетъ человѣкъ, немного удивленный моей горячности. И замолчалъ.

— Вы, вѣроятно, видѣли его жену, — сказалъ я, взбѣсившись, — очень полная особа… Но, можетъ-быть, вы не вѣрите, что она очень полная?

Совсѣмъ нѣтъ, онъ отнюдь не хочетъ этого оспаривать; очень вѣроятно, что такой человѣкъ могъ имѣть полную жену.

Старикъ кротко и спокойно отвѣчалъ на всѣ мои выходки и при этомъ онъ подыскивалъ слова, какъ бы боясь сказать лишнее и раздражить меня.

— Чортъ возьми, да неужели же вы думаете, что я вру вамъ съ три короба? — крикнулъ я внѣ себя. — Можетъ-быть, вы, въ концѣ-концѣ, и совсѣмъ не вѣрите, что существуетъ человѣкъ подъ именемъ Хаполати?

Во всю свою жизнь я не видѣлъ столько упрямства и злобы въ такомъ старичкѣ. И что это, чортъ возьми, пришло вамъ въ голову? Вы, можетъ-быть, кромѣ того еще подумали, что я совсѣмъ бѣдный человѣкъ, сижу здѣсь въ своемъ лучшемъ видѣ и у меня нѣтъ въ карманѣ даже портсигара? Я долженъ вамъ сказать, что я не привыкъ къ подобному обращенію, и я не позволю этого ни вамъ ни кому-либо другому! Зарубите это себѣ на носу.

Старикъ поднялся. Молча, съ широко раскрытымъ ртомъ онъ стоялъ и выслушалъ меня до конца, потомъ онъ быстро взялъ свой свертокъ со скамейки и пошелъ или. вѣрнѣе, побѣжалъ по дорогѣ, сѣменя мелкими старческими шагами.

Я остался и смотрѣлъ на его спину, которая все болѣе сгибалась, по мѣрѣ того какъ онъ удалялся. Я не знаю, какъ это случилось, но вдругъ мнѣ показалось, что я еще никогда не видѣлъ такой позорной и преступной спины, и я нисколько не раскаивался въ томъ, что выругалъ этого человѣка….

День склонялся къ вечеру, солнце заходило, вѣтеръ тихо шумѣлъ въ деревьяхъ, и няньки, сидѣвшія группами внизу у качелей, начали увозить дѣтскія колясочки домой. На душѣ у меня было тихо и спокойно. Возбужденіе, въ которомъ я только что находился, понемногу улеглось, я чувствовалъ себя усталымъ и соннымъ; громадное количество хлѣба, которое я поглотилъ, оказало свое дѣйствіе. Въ благодушномъ настроеніи я откинулся назадъ и закрылъ глаза, — сонъ одолѣвалъ меня. Я уже дремалъ и совсѣмъ было погрузился въ глубокій сонъ, какъ вдругъ сторожъ положилъ мнѣ руку; на плечо и сказалъ:

— Здѣсь нельзя спать.

— Нѣтъ, — сказалъ я и поднялся моментально. И въ ту же минуту ко мнѣ вернулось сознаніе моего грустнаго положенія, я долженъ былъ что-нибудь дѣлать, надо было рѣшиться на что-нибудь.

Мнѣ не посчастливилось найти мѣсто; рекомендаціи, бывшія у меня, теперь устарѣли да и потомъ онѣ принадлежали черезчуръ мало извѣстнымъ людямъ, чтобы быть вліятельными.