Павел Дан - Избранное

Но мечты мечтами, а вчера могла выйти скверная история, и тогда пиши пропало, все было бы погублено напрочь. Ее даже передернуло при воспоминании о пьяном Симионе. Хорошо, что она сообразила соврать ему, будто Валериу с Аной ночуют у тестя Трилою, а то не миновать бы беды. Кто знает, может, эти ворюги убили бы его. От них всего ожидай, от поганцев проклятых. Да, это она ловко придумала! Правда, пришлось из-за того всю ночь просидеть сторожем подле него, успокаивать его как ребенка. Но теперь, слава тебе господи, все уже позади. Скорее бы только пришел день.

Неохотно отступала ночь, будто огромное сбившееся в кучу стадо овец, прохлаждающихся в тени и не желающих выходить под лучи палящего июльского солнца.

Часов в доме не было, последнего петуха и того загрызла лиса. Что за жизнь без петуха! Лежишь как мертвец, и не знаешь, когда подниматься, когда тесто замешивать…

Когда ей показалось, что темнота за окном слегка зарозовела, она отложила пряжу и вышла на крыльцо, чтобы определить, который теперь час. Гроза давно миновала, ветер, налетая порывами, неистово свистел и пронизывал холодом. Лудовика поежилась и вернулась обратно в дом.

— Проснись, Симион, светает, пора за работу приниматься, хватит горевать, этим делу не поможешь. Покорми скотину да приготовь все для сева. Поторопись, чтобы солнце не застало вас на водопое. Погода, видать, портится, того и гляди, зарядят дожди, надо спешить, а то останемся без озимых, как три года тому, помнишь… А я пойду разбужу Трояна с Мариоарой. Дочку дома оставлю следить за этими, чтобы глаз с них не спускала, а сама отправлюсь в село к Сучиу, он научит, что делать. Он как-никак писарь, знает в этом деле толк. Может, они еще не справили акции, или как их там зовут, — она хотела сказать «акты», — не могли же они в один день все бумаги справить, дело-то такое не сразу делается… Небось только-только начатое…

Симион дрожащими пальцами скрутил себе цигарку.

— Хм!.. — соображал он. — Башковитая ты баба, дьявол тебя дери… Я б до такого ни в жизнь не додумался… А этих поганцев все одно замордую!..

— Ты, Симион, поостынь, не ерепенься. Не так-то просто выкрасть чужое имение. Ишь, рыжая стерва, чего надумала! Но не на таковских напала! Ты хитра, но и мы не лыком шиты!

Симион снова разбушевался. Он вышел из дому, спотыкаясь о пороги и бешено бранясь.

Лудовика обнаружила Трояна и Мариоару в сенях, где они спали, съежившись от холода и укрывшись дырявым и ветхим одеялом, которым прикрывались работники летом.

«Ах вы, мои деточки, бедняжки! — подумала Лудовика. — Спите не в дому, ровно нищие какие, а моя невестка в это время нежится в постели, в тепле, да потягивается. Чтоб ей потянуться и больше не встать, заразе!»

— Троян, сынок, вставай, день на дворе, — позвала Лудовика. — Пойдешь с папанькой сеять, он покуда скотину поит. Ты его слушай, приглядывайся и учись. К завтрему, глядишь, управитесь.

Мальчик приподнялся, протер кулачками глаза, поморгал и снова плюхнулся и уснул. Лудовика постояла возле него чуток, чтобы дать ему поспать, но, окоченев от холода, снова его разбудила.

На этот раз Троян вскочил как ошпаренный и опрометью бросился в хату. Лудовика укрыла Мариоару тулупом поверх одеяльца и не стала до времени будить.

Приготовляясь к отъезду, Симион продолжал ругаться так, что хоть святых выноси.

— Ну, чего богохульствуешь! — накинулась на него Лудовика. — А? Чем тебе день нехорош? Тебе бы перекреститься да сказать: «Господи, помоги мне, грешному!» — ведь сеять идешь, на добрый урожай надеешься…

Симион привязал к телеге мешок с зерном, кликнул Трояна и, шлепнув ладонью вола, поехал со двора. Выйдя за ворота, он оглянулся и крикнул жене:

— Ты там смотри, чтобы все ладно было, уж постарайся, а то и домой не вернусь, пойду куда глаза глядят…

— Иди уж, иди, не оглядывайся…

Лудовика пошла в дом, обулась, потому что замерзла не на шутку, потом разбудила дочь и наказала ей «не спускать глаз с этой лисицы Аны» и «старой ведьмы бабки».

Сама же поспешно отправилась в село; желая застать Сучиу дома, почти всю дорогу она бежала, задыхаясь и ускоряя шаг.

Увидев его издали во дворе занятым хозяйственными делами — скотину он поил, — Лудовика обрадовалась, замедлила шаги и подумала: «Господь нас не оставляет».

Сучиу приходился Лудовике племянником, был он человек средних лет, высокий, худой, с изрытым оспой лицом.

Лет восемь он проработал на угольных шахтах в Америке, вернулся насквозь больным и все время кашлял, выплевывая черную угольную пыль, засевшую в легких. Правда, он поднакопил несколько тысяч, но деньги как-то разошлись сами собой, и ни на что, кроме новой крыши, их не хватило. Забор и тот был старый, прогнивший, колодец полуразвалившийся. И хозяйством не очень-то разжился — у него появились только две старые коровенки да тощая кляча, вот и весь достаток.

Бог наградил его четырьмя дочерьми и пышущей здоровьем женой, которая умудрялась пропускать сквозь пальцы больше денег, чем он мог бы собрать и на шестерке волов.

Человеком он слыл бывалым и почерком славился отменным — вот эти достоинства и приметил в нем сельский нотариус и взял на работу к себе в канцелярию. Работал Сучиу за небольшую плату, работал писарем и кучером — разумеется, больше кучером, нежели писарем. Но ему было безразлично, кем работать, лишь бы платили деньги.

— Доброе утро, тетушка, — поздоровался Сучиу с Лудовикой, как только она вошла во двор.

— Здравствуй и ты, Сучиу, — ответила Лудовика. — Поишь скотину?

— Хочу послать работника за черепицей в Агырбичу. Настелить новую крышу на сарай, старая, видишь, прохудилась совсем. Зима на носу. Если не потороплю да сам не подмогу, он ведь полдня провозится.

— Чужой он и есть чужой! — вздохнула Лудовика, думая о своем.

Сучиу сразу заметил, что она чем-то опечалена, все вздыхает, платком вся закуталась.

— Вы что-то хотели мне сказать, тетушка?

— Хотела, племянник. Только прошу, об этом никому ни полсловечка, а то, если народ узнает, засмеют начисто.

Правда, с тех пор как Урканы разбогатели, они не очень-то снисходили до своей родни, но богатым родственникам и не такое простишь.

Они присели в уголок, и Лудовика поведала Сучиу о своем деле от начала до конца, или, как говорится, от гривы до кончика хвоста.

— Успокойтесь, тетушка. Чтобы переписать землю, требуется принести от общины бумагу с маркой в семь леев, а покуда я работаю в канцелярии, не видать им такой бумаги как своих ушей. А подымут шум — как пить дать сядут в тюрьму. Вы уж не сомневайтесь, тетушка, я все как есть изложу нотариусу.

— Изложи, изложи, миленький. Помогай тебе бог, а уж мы тебя не забудем…

Домой она возвращалась окрыленная надеждой. По дороге, на Крестовой горе, она неожиданно столкнулась с Валериу, который, вырядившись по-праздничному и опираясь на свою подбитую медными гвоздями дубинку, весело насвистывал и направлялся прямо в село. Заметив мать, он отвернулся и стал напевать какую-то издевательскую частушку.