Павел Дан - Избранное

Я дипломатично заверяю муниципального экзекутора, что «сделаю все от меня зависящее», и вхожу в лицей.

В коридорах толчея. Загорелые, выросшие за лето до неузнаваемости, оболтусы снуют из класса в класс. Озабоченные родители стайками прохаживаются по коридору, церемонно здороваясь с преподавателями, которые их едва замечают. Родители навьючены одеждой и книгами своих отпрысков, лица у них усталые, запыленные от дальней дороги.

Дожидаясь конца экзаменов, они горячо обсуждают, что важнее: немецкий язык или латынь, спорят так, будто сами собираются завтра же сесть за парту…

Пообедав в ресторанчике, отправляюсь домой в надежде отдохнуть и узнаю от квартирной хозяйки, что меня уже разыскивал некий господин.

— Ах, вот и он!

За мной по ступенькам поспешно семенит бодрый старичок, молодцевато расправив грудь в старом, поношенном пальтишке.

— Отставной капитан Блынду, — сообщает он, задыхаясь, и протягивает мне руку.

У него сильная одышка, лицо серое, землистое, усталое.

Приглашаю его в комнату, предлагаю стул.

— Спасибо, — говорит он, еле ворочая языком.

Из груди у него вырывается астматический клекот, свист, шипение — эти осенние туманы просто сведут его в могилу.

— Господин учитель, мой сын учится у вас в седьмом классе… — Знакомая песенка, все так начинают.

— Ремус? — уточняю я.

— Так точно, Ремус. Я буду вам чрезвычайно, так сказать, признателен, если вы переведете его…

— Никак невозможно. Он совершенный невежда.

— Сам не понимаю… учит, учит… не понимаю… Но я был бы чрезвычайно… пожалуйста, в последний раз…

Он опускает глаза и совершенно сникшим голосом жалуется:

— У меня их восемь. Четверо в начальной школе, двое в лицее, одна в коммерческом училище, другая в учительской семинарии… Я мечтал, что после лицея Ремус изучит право и… Знали бы вы, как мне тяжело приходится…

Старик молчит. Я тоже.

Я хорошо помню его сына, заносчивого, самодовольного, с брезгливой миной мальчишку, одетого всегда с иголочки, пустослова и крикуна, сравниваю с этим астматическим, тихим старичком в потертом, заношенном пальтишке.

— Живется вам трудно, а лишние деньги тратите: одевать мальчика по последней моде вовсе не обязательно.

— Разве это я? Ах, господин учитель, все жена. Она души в нем не чает, прочит блестящую карьеру. Не спорить же с ней? Вы женаты?

— Нет.

— Женитесь, тогда узнаете.

После ухода отставного капитана Блынду ко мне, почти не стучась, врывается расфуфыренная энергичная женщина и без приглашения плюхается на стул. Я едва успеваю выхватить из-под нее галстук. Комната тут же наполняется одуряюще сладостным запахом духов.

— Ну и высоко вы забрались, господин учитель, — говорит она таким тоном, точно мы с ней давние друзья.

Слово «учитель» она произносит кокетливо, нараспев. Судя по всему, кокетство она пускает в ход часто, как испытанное и верное средство. Все более убеждаюсь, что это какая-то здешняя львица. В прежние времена она была, очевидно, вхожа даже в кабинеты министров, с тех пор у нее остались несколько развязные манеры и умение скрывать возраст под слоем румян.

Она извлекает из сумочки длинную сигарету.

— Вы курите?

— Нет.

— Боже, какой вы милый. Будь у меня дочь, лучшего жениха для нее и не сыскать.

Она прищуренным взглядом окидывает комнату, несколько задерживаясь на неприбранной постели, скользит дальше, уже не удивляясь ничему: грязное полотенце висит на гвозде, у дверей ремень, на котором я правлю бритву…

— И долго вам пришлось бегать в поисках этой голубятни? — спрашивает она лукаво. — Зачем вы забрались на такую верхотуру? Хотите быть ближе к небу?

— Здесь спится лучше.

— Вы увлекаетесь нецивилизованными народами? — спрашивает она, скользнув взглядом по портретам на стене.

— Нет.

— Это не папуасы?

— Нет. Это Ибсен и Стриндберг. Писатели.

— Да? Как же! Как же! Я читала! Где вам удалось достать такие чудные портреты? Я ни у кого таких не видела. Помню, сколько пролила я слез школьницей над романом Стриндберга «Идиот».

— «Идиотом» Стриндберга увлекались многие, — подтверждаю я. — И еще «Гамлетом» Ибсена.

— Этого я тоже читала.

— Забавно.

— Еще бы. Я хохотала до истерики. Ну, бог с ними, с писателями… — говорит она, чувствуя себя на литературной почве не слишком уверенно. — О них хорошо беседовать зимой у камина или летом на пляже… Неужели и вправду нельзя было подыскать комнату не на чердаке? Вы человек приличный, с положением… — с укоризной говорит она и стряхивает пепел.

— Искать комнату хлопотно. Мне и эта подходит…

— Поручите это мне, я подыщу уютное гнездышко…

— ?..

— Нет, нет, вы не подумайте, я обожаю холостяцкие комнаты. Здесь такой поэтический беспорядок, такая непритязательная мебель…

— За порядком следит прислуга, а мебель подбирала хозяйка.

Она гасит сигарету, громко защелкивает сумочку и переходит на серьезный тон:

— Господин учитель, заверяю вас, если бы не некоторые обстоятельства, я не стала бы вас беспокоить. — В слово «беспокоить» она вкладывает весь сарказм, на который только способна. — Надеюсь, вы догадываетесь, о чем речь?..

— Догадываюсь.

— Тогда, сделайте милость, избавьте меня от необходимости просить. Вы переводите моего сына в следующий класс, я везу его в Бухарест и устраиваю в более приличную школу.

Я, кусая губы, чтобы не рассмеяться, смотрю на нее в упор и думаю: «В более приличную, это в какую же?»

— Никак не могу, — говорю я.

— Невозможного нет. Все возможно. Важно желание.

— По письменной работе ваш сын получил тройку с натяжкой. На устном стоял как истукан и молчал. Кроме меня, были еще три учителя, инспектор.

Разглядывая пальцы, унизанные кольцами, она бормочет как бы про себя:

— Инспектор — нуль! С ним я в два счета договорюсь. Главное — вы…

— Нет. Не могу.

Мы с минуту молча пристально глядим друг на друга, глаза, в глаза. Ее взгляду мог бы позавидовать удав, уставившийся на кролика. Лицо у нее злое, змеиное, глаза холодные, острые, губы поджаты; будь у этой змеи яд, она бы не задумываясь ужалила меня.

— Вы, кажется, подвизались на поприще учителя?

— ?..

— И собираетесь продолжать свою деятельность?..

— Увы, нет. Я по профессии юрист, хочу заняться адвокатурой. Профессия учителя столь неблагодарна… сами видите…

Она меня обрывает резко и надменно:

— Адвокатом вы не будете! Это я вам говорю! Уж поверьте. Мой деверь — будущий министр юстиции… Он не откажет мне в маленькой просьбе…

Я спокойно и насмешливо смотрю ей прямо в лицо. Это выводит ее из себя.

— …Да что говорить с деревенщиной!..

В лютом бешенстве она хватает со стола сумочку и выскакивает из комнаты, так хлопнув дверью, что со стен сыплется штукатурка.