Павел Дан - Избранное

Студенты сидят, торопливо пишут. Кое-кто до того скрючился, что кажется, сейчас и вовсе сползет под скамейку, но нет, просто-напросто он украдкой заглядывает к соседу.

Студент в первом ряду каллиграфически вывел название, но, убедившись, что от грешной земли помощи не дождаться, отодвинул листок, подпер рукой голову и меланхолически уставился в потолок.

Студентки сигналят промокашками, достают потихоньку из-за пазухи шпаргалки.

Тишина. Гнетущая, давящая, нарушаемая только скрипом перьев, царапающих по бумаге. Но стоит за окном загромыхать по булыжной мостовой повозке, как тут же по рядам проносится шепоток, судорожно сминаются бумажные листочки, повозка удаляется, смолкает грохот, и в наступившей тишине воплем безнадежного отчаяния шелестит запоздалое шушуканье.

— До конца осталось тридцать минут, — объявляет экзаменатор.

Прямоугольное туловище, огромная голова с торчащими в разные стороны клоками седых волос, нависшие кустистые брови, и узкие маленькие глазки, точь-в-точь как у змеи, затаившейся в кустарнике, — преподаватель сидит за кафедрой и следит за огромной ступенчатой аудиторией, словно паук за мухами, что запутались у него в паутине. Сидит, следит и пожевывает губами, будто непрестанно что-то ест.

Преподаватель раздражен, рассержен — разве не предупреждал он перед началом экзамена, что не потерпит ни малейших нарушений, но студенты позволяют себе все-таки возмутительнейшие вещи!

Ну вот, кажется, образумились, угомонились.

Преподаватель заскучал.

Закатное солнце затянули облака, в аудитории сделалось еще сумрачнее.

Даже перья будто сковала усталость. Даже их одолевает сон.

Преподаватель подпирает рукой голову и сладко-сладко во весь рот зевает: а-а-а…

Но тут же замечает непозволительную возню и вскакивает:

— Это что такое?!

Он спускается с кафедры, он забирается на самый последний ряд, останавливается и оттуда обводит инквизиторским оком всю аудиторию. Тихо. Тяжело ступая, он спускается вниз. И вдруг резко оборачивается назад, грузно повернувшись всем своим корпусом: студенточка быстренько прячет что-то за пазуху.

— А нуте-ка подайте сюда! — оглушительно кричит преподаватель, и окна отвечают ему дребезжанием.

Тщедушный паренек на другом конце аудитории вытирает перо, с испугу он съеживается, замирает с открытым ртом, перо дрожит, вонзившись в листок с казенной печатью.

С глухим стуком падает на пол чья-то толстая тетрадь — ком земли на крышку гроба.

Преподаватель в ярости рвет на мелкие клочки работу незадачливой студентки и швыряет их себе под ноги.

Студентка встает, она хочет что-то сказать, объяснить, но, взглянув в лицо преподавателю, помертвев, опускается на скамейку.

— Госпо… Госпо… — шепчет она.

— Черт бы побрал этот народ! — гремит преподаватель с кафедры. — Я же предупреждал, если замечу, что… что-нибудь… немедленно вон — и на дисциплинарный совет факультета! Безобразие! Ни стыда, ни совести! Взрослые люди, называется!

Со скамейки поднимается первокурсница, белобрысая худышка с перекинутыми на грудь косицами, она потерянно озирается вокруг, будто оказалась в совершенно незнакомом месте, и глаза ее наливаются слезами.

Она пробирается по проходу, но стоит полу заскрипеть у нее под ногами, она пугается, останавливается и наконец тихо-тихо, едва ступая, подходит к кафедре, белая как мел, с глазами, полными ужаса, словно преступник на место казни.

— Господин преподаватель… я… я…

Преподаватель не отрываясь смотрит на дверь, рассеянно барабаня пальцами по кафедре:

— Как! Вы еще здесь, барышня?

— Господин преподаватель… кончено… стипендия… папа… — доносятся обрывки фраз сквозь рыданья.

— Неужели все еще здесь? — недоумевает преподаватель, не удостаивая ее даже взглядом.

Студентка, пошатываясь, идет к двери. И вдруг быстро-быстро бежит обратно, словно решилась на что-то отпаянное, словно сейчас накинется на преподавателя и… она молча опускается на пол возле кафедры и отчаянно по-детски плачет.

Утомленный этой, согласитесь, нелепой сценой, которая как-то уж чересчур затянулась, преподаватель встает и, бормоча что-то себе под нос, отходит к окну. Дома, улица, он смотрит на все это с раздражением, с трудом удерживаясь, чтобы не обернуться на всхлипы у себя за спиной.

Вон воробьи облепили телеграфные провода — жалкие серые комочки пыли.

На противоположной стороне, прямо напротив окна, остановился калека на деревянной ноге, утер пот рукавом и смотрит перед собой пустым, невидящим взглядом, пощупал протез, поправил что-то, топнул и поковылял дальше, похожий на большое неуклюжее насекомое.

Городской шум притих, отхлынул, только где-то захлебываясь кричит пронзительно клаксон, кричит и кричит, будто от тоски и одиночества.

И мало-помалу тиски, сжимающие сердце, ослабевают.

Светлые картины неожиданно рано оборвавшегося детства, освещенные нежной материнской улыбкой, мелькают, мелькают перед глазами, словно кадры кинофильма.

Аудитория, студенты, дома, улица — все будто утонуло в глубоких бесцветных спокойных водах, оставив по себе лишь смутное чувство жалости к собственному бессилию. «К чему это все?» — невольно задается тихий вопрос, которым одаривает человека вечность, когда он готов уже расстаться с земным.

В аудитории зажигается свет. Преподаватель подходит к кафедре. Первокурсница, уткнувшись подбородком в колени и закрыв руками лицо, плачет, и руки ее мокры от слез.

Она в желтой узенькой кофточке, обтянувшей ее костлявые худые плечики, и похожа на тщедушного тощего котенка.

Преподаватель еще полон посетившими его видениями прошлого, но, когда на глаза ему попадается девчонка, он долго смотрит на нее… без гнева… без раздражения…

В сумеречном воздухе поплыли редкие печальные удары колокола — дальняя древняя мелодия.

— Иди, — говорит преподаватель, — иди на место и пиши со всеми.

Девочка тихо встает и идет на место. Вид у нее как у прощенного ребенка.

— Погоди, у тебя же нет листка с печатью.

Она останавливается. В коридоре пронзительно заливается звонок.

— Не спешите, у вас еще много времени.

Преподаватель поднимается на первую ступеньку амфитеатра, смотрит направо, налево и старческим голосом, разом будто постарев на много-много лет, спрашивает:

— Господа, у кого найдется чистый листок?

Перевод С. Флоринцевой.

— Ой, мама, глядите, никак, к нам кто-то идет, — испуганно проговорила девушка в надвинутой на глаза косынке, всматриваясь в черную фигуру человека, свернувшего с широкой дороги на тропинку, ведущую к дому.

Девушка была тоненькая, хрупкая, с белым, как молочная пена лицом, слегка испачканным, руки в длинных по локоть перчатках из глины, смешанной с навозом, глиной заляпаны и ноги, так как мазала она летнюю кухню. Черное, старенькое, очевидно детское платьице облегало ее, подчеркивая миниатюрную изящную фигурку.