Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Рядом с кроватью стоял только что вскрытый глячик с мёдом и блюдце земляники со сливками. Гринь выпи­вал рюмку, макал палец в сливки и мазал кошку по носу. Та облизывалась. Сначала — недовольно, потом — слов­но оказывая любезность.

— Не пьёшь? Как папа? Брешешь, и он пьёт. Долж­на была знать, если тебя с корабля в папской области купили... У-у, каналья, у-у, лентяйка, шпионка ты моя папская. Чего морду воротишь? Не по нраву? А мне, ду­маешь, по нраву, что лазутчики вокруг? Самого верного дьякона посадили. А город больше чем на три четвер­ти православный. Вот пускай сами в нём и справляют­ся, а я сам себя под домашний арест посажу. Мне и тут неплохо. И выпью себе, и закушу. Тишина вокруг, звон. И хорошо себе.

Он не пошевелил и ухом, когда услышал грохот. Кто-то бежал переходами, топал по ступеням, как же­ребец. Потом дверь с гулом отворилась, и, словно кто-то бросил к кровати самовар, влетел в комнату и упал нич­ком Корнила.

— Благослови, святой отец.

— Это ты за благословением так бежал, прихво­стень?

— Да.

— Брешешь ты.

— Святой отче...

— Изойди, рука Ватикана.

— Православный я, отче...

— Маловажно. Таких повсюду жгут. Четвёртый ты Сикст...

Корнила обиделся:

— Я уж и не знаю, на что это вы намекаете.

— Инквизитор ты... Фараон... Савл.

— Ругайтесь себе, ругайтесь. Бросайте хульные сло­ва. А в городе мещане бунтуют. Повалили с балдами, с палками на Старый рынок.

— Пускай валят, — митрополит поворотился к Корнилу задом. — Дулеб ты богомерзкий.

Кошка вскарабкалась передними лапами на бок Гриня и смотрела на Корнилу, словно дьявол из-за стен преисподней.

— Купечество им навстречу бросилось. С мечами.

— Пускай себе и так.

— Кровь прольётся.

— А небесный наш отец не проливал крови?

— Так разнимать надобно, — почти стонал Корни­ла. — С хоругвями идти.

— Вот пускай Лотр с Босяцким берут свои статуи сатанинские, да Комара берут, да идут. Посмотрю я.

— Православные дерутся!

— Маловажно... идолопоклонник ты. Пускай де­рутся. Как разнимать, так я, а церкви у нас разные там Богуши отнимают да им отдают.

— Лотр передаёт: вернут православную Нижнюю церковь.

— Пук ты... Редька наскребённая, вонючая... Какую Нижнюю? Ту развалюху в замке? Пускай он сам там слу­жит, раком в алтарь ползает да спиной голой престол от дождя закрывает... филистимлянин. Там стены над зем­лёю ему до задницы... немец он, желтопузик такой.

— Да не ту Нижнюю... Ту, что на Подоле, под Бо­лонью.

— И трёхглавую Анны, — деловито сказал Гринь.

— Побойтесь Бога!

— И ещё бывшее Спасоиконопреображение на Городничанке. Деревянную... Довесок.

— Хорошо, — мрачно буркнул сотник. — Только поскорее. Мещане к складам рвутся. Кардинал с други­ми пошли уж.

Гринь Болванович вдруг взвился так, что словно подброшенная, покатилась на пол кошка.

— К скла-ад-a-ам?! Что ж ты раньше не говорил?! Дубина ты невперённая... Долгопят ты! Стригольник, православием проклятый!

— Уж и не знаю я, зачем вы меня так поносите? Напрасно вы это.

— Шатный! Одеяния! Ах, чтобы им второго при­шествия не дождаться!

Всё ещё звучала анафема и ревели волосатые и без­волосые зевы, а «второе пришествие» подходило к вра­там города. Входило в них.

И впереди шёл в привязанной бороде и усах един­ственный хоть немного видный человек из всей этой компании. Шёл и нёс на плечах огромный крест. Шло за ним ещё двенадцать, все в рядне, и на лицах их было всё, что душа пожелает, только не святость. Были на этих лицах отпечатки голодных и холодный ночей под дождём и других ночей, возле трактирного огня и в компании с гляком вина. Была жизнь, кое-как поддер­живаемая обманом... Шёл, если разобраться, самый настоящий сброд: любители выпить, поесть, переноче­вать на чужом сеновале, если хозяина нету дома. Шли комедианты, мошенники, плуты, лоботрясы, чревоугод­ники, озорники, насмешники. На лицах их были пост­ные, благопристойные, набожные мины — и это было неуместно и смешно.

За ними грохотал рваный жалкий фургон, а перед ними шёл человек.

С терновым венцом на лбу.

Глава VI

СОШЕСТВИЕ В АД

...тех люди разнимать, ибо в ярости своей боки и головы пробить могли и иные члены повредить, и было бы из того вред и порча великая их милости и величеству королю. А люди те дрались и дароноси­цами, и ковчегами, и с моста в воду, где на глубоком, друг друга свергали; как те коты дрались, что остались от обоих одни хвосты; сошествие Господа Иисуса даже их не разня­ло бы и не уняло.

Варлаамова летопись

Перед Старым рынком, отделенная от него зданием ратуши, лежала маленькая квадратная площадь Росстань. Крестообразно шли от неё четыре улочки. Одна, самая короткая, Старая улочка, соединяла Росстань со Старым рынком. Соседняя с нею улица, Малая Скидельская, вела на восток. Она сливалась с Большой Скидельской и за вратами выходила на Скидельский тракт, который вёл на Новагродок и Менск. Напротив Малой Скидельской лежала улочка, которая большой дугою шла к западным вратам замка. Напротив Старой — улица, ведшая к квар­талам ремесленников.

В полдень того дня на Росстани было неприютно. Две толпы стояли друг против друга. Со стороны слобод напирали мещане и ремесленники с палками, вертела­ми, мечными полосами.

С другой стороны, загатив выход из Росстани на Ста­рую, заполнив весь этот короткий переулок, колыхалась толпа торговцев и богатых мещан. Эти были вооружены лучше, но в драку лезть не спешили. Ожирели. Ловкости не было в членах. Охоты не было в душах.

Во главе толпы стоял сам бургомистр Юстин, в коль­чуге и при мече. За ним щетинились копьями ряды бога­тых купцов, цеховых. В окружении личной стражи стоя­ли ратманы и лавники.

Ждали. Но знали: без бойни не обойдётся. Из вра­жеской улицы всё время летело грозное:

-Хлеб! Хлеб! Хлеб!

Кирик Вестун не хотел так, напрасно, лезть на рожон. Послал в обход сыроядцам шестьдесят подмастерьев и молодых мещан под руководством резчика Клеоника и Марко Турая. Те что-то медлили. Прямо перед собой кузнец видел усы, разверстые рты, налитые кровью глаза, оружие. Мелькнули где-то среди вражьей толпы лики хлебника и «рыбного кардинала».

— Хлеб! Хлеб! Хлеб!

Кирик знал: не отобьют хлеба, не заставят поде­литься — люди вскоре начнут пухнуть. Вот эти, обычные люди, друзья. Этот чёрно-седой Гиав Турай, и Тихон Вус с золотыми выше кисти руками, и этот дударь, чья дуда сейчас плачет над ними, и этот сероглазый мужик Зенон, и сотни других мещан и мужиков.

Кто-то тронул его за плечо.

— Ты зачем тут, Марко?

— Выбрались мы по Шивальной улице на Запад­ный обход, а там духовенство идёт. Дорогу перерезало. Страшенная сила. Неисчислимое множество. Если во­круг замка бежать — не успели бы. Они вот-вот тут будут. Крестным ходом разнимать идут.