Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Марлора завопил в экстазе, укусил себе большой палец руки и кровью начал чертить на лице знаки.

— Мусульмане! Аллах с нами! Тут мелко! В погоню, братья!

Лава вспенила воду. Действительно было мелко, но они двигались по довольно вязкому дну, а человек шёл по срезам свай, едва не по самой поверхности.

Настроение орды по этой непонятной причине немного убыло, и всё же орда догоняла. Глубже... Глубже... Начали вязнуть кони... И тут Христос остановился.

— Марлора, а я один! Лишь земля моя со мной. Слышишь?!

Он бултыхнулся в воду и поплыл. Вздутый пузырём хитон плавал на поверхности.

Плыл он необычайно быстро. Из-за островка вывернулась навстречу ему похожая на пирогу плавица. Чёлн скользил, словно по маслу. И тут Марлора понял: напа­дут на челнах.

До берега было саженей пятьсот. Но дамба — вот она, рукой подать. А в лесу нет людей. Иначе кричали бы, клекотали специально обученные кречеты на плечах у некоторых воинов. И всё же зря он сделал, что ткнулся сюда. Ничего, вот она, дамба. Жаль только что Бог убежал. Ничего, недолго и ему... А он, Марлора, за свое оскорбление выжжет все на десять дней скачки вокруг!

— Назад! — крикнул он. — На насыпь.

Орда повернулась. Пенили воду кони. На дамбе погонщик стремился поворотить слона. Неуклюжий исполин трубил и переступал ногами. С десяток всадников ужe вылезло на насыпь.

И тут Марлора с ужасом увидел, как на дамбу, будто в страшном сне, начал падать лес, который рос на склонах. Падали медные сосны, серебристые тополя, чёрные оль­хи, видимо, заранее подпиленные, ломали сушняк, сами ломались. В треске взлетали высоко в воздух куски дерева, шумели ветки. Через несколько минут вся дамба была как сплошной непроходимый завал. Взбешённый слон тяжко ухнулся в воду, затрубил, проваливаясь на топком дне.

И тогда всадники, обтекая дамбу, погрязая, начали рваться к такому далёкому берегу. Кони падали — кто-то натыкал в дно острых ольховых кольев, да и без них на кочках и корягах сам дьявол сломал бы ногу... Крики, перебранка, ржание.

Люди падали и хватали воды, ибо кони подминали их.

А из-за островов выходили новые и новые челны-пироги с лучниками. Хлопали тетивы о кожаные перчатки, стрелы летели роем.

И эти люди плыли между погрязавшими и били, били, били на выбор. Им нечем было ответить. Подмокшая тетива — не тетива.

Хан с ужасом видел, как одна за другой исчезали головы. Он понимал: бьют беспощадно, не жалея даже завязнувших, ибо их мало, очень мало. Единственный выход был — вырваться на берег.

Он был уже близко. Значительная часть орды успешно прорывалась к нему. Между ними и берегом лежала не такая уж и широкая полоса, густо заросшая ситником, жёлтой кубышкой, камышами и белыми кувшинками.

Марлора кричал, махал саблей. Ему удалось сбить орду в относительный порядок. Задние бросались на челны копьями, жизнью платя, чтобы дать возможность остальным вылезть на сухое.

Белые кувшинки. Хан стремился к ним, как к жизни. Где-то там, за ними, была твёрдая опора для конских копыт... Конь вдруг осел. Марлора освободил ноги и, неважно плавая, ухватился за хвост переднего коня.

Нащупал ногами грунт, стал.

И тут из-под кувшинок, отбрасывая пустые стебли ситника, выросли, встали гурьбы. Словно сама вода родила их. Их было, как камыша на этой воде.

Полетели камни с пращей. Праща не лук, она не боится воды. Град камней. Каменный дождь, будто в Коране. Воины падали, обезумевший слон теперь, может взбесившись, хватал своих же, вертел в воздухе и подбрасывал высоко в небо.

Вода пенилась под камнями. Марлора увидел, что часть всадников всё же прорвалась, но он уже не верил и потому не удивился, когда пуща ответила дождём стрел.

А потом он увидел, что над ним высится, стоя в чел­не, этот Христос, тот, кто впервые в его жизни поднял руку на честь его лица. И ещё почувствовал, что ноги за­сели и погрязают ещё быстрее.

— Шайтан! — бешено вскричал Марлора. — Сын ишака! Осквернитель гробниц, мазаров, мечетей.

И с удивлением услышал, что в голосе врага тоска и почти жалость.

— Дурак, — невесело произнёс Христос. — Ну кто из нас когда-либо опоганил мечеть? Татары тут живут. Молятся по-своему. Добрые, мирные люди. Честные, чисто­плотные. Кто их хоть пальцем тронул? А ты их как?.. Они нам — ничего. Вот ты зачем сюда пришёл? Зачем кричал о крови, о жаждущем Боге? Зачем Джанибека зарезал? Лишь чтобы доказать? Нас этим не доведёшь, не испугаешь... Только... какое же вы быдло... Что у вас, что у нас...

Марлора старался незаметно, под водой, вытащить из тула стрелу (лук был также под водой). Он не подумал, что сверху видно.

— И тут стрелять хочешь? Не научили тебя? Даже когда... Ну, стреляй.

Жалостно звякнула подмокшая тетива. Стрела упала возле челна, рыбкою вошла в воду, всплыла и закачалась стоя.

— Смерть несла, — отозвался Христос. — Как ты. А теперь? Вот все вы так, могущественные, когда встаёт на вас земля и вода. — И с какой-то ненасытностью зашептал: — Слушай, бить тебя противно. Слушай, окон­чим дело миром... Дашь слово не приходить — пущу.

Хан плюнул:

— Пожиратель падали! Тут не только мои! Тут ле­жат и твои. У сына большое войско. Насторожённый, он не попадёт в капкан, как я. Всё равно конец тебе. Сда­вайся! Даю одно слово: не убью тебя, даже рабу ушей не проколю.

Закрыв глаза, Христос спустил стрелу, и она вошла Марлоре в лоб.

Над озером догорало жестокое истребление.

Прослышав о разгроме и смерти отца, мурза Селим предал смерти плохого вестника, и вот уж четвёртые сут­ки отходил, кружил, не ввязываясь в бой, отрывался, со­вершал ложные выпады, проходил стороной и нападал на деревни, жёг местечки.

Крымчаки зарезали весь плен, перерезали захва­ченные стада, награбленное золото рассовали по саквам. Проходя сквозь леса, стремились пустить палы.

И всё же Братчик, у которого повсюду были уши, неуклонно нагонял, находил, теснил всё ещё могуще­ственные и угрожающие остатки орды. Их и теперь было лишь немного меньше преследователей. Но у бе­лорусов было мало конницы, не все были в латах (до­вольно небольшие татарские кольчуги налезали далеко не на всех высоких собою лесных людей). Не из лучших было и оружие.

Нечего было и думать взять хитростью ещё и этих. Приходилось искать открытого боя, и сердце Христово болело при мысли о том, сколько будет убитых (он уже всё знал от Магдалины об Анее, и от этого было еще хуже). Но как бы ни болело сердце, он видел, что без сечи не обойдёшься. Не бросили бы оружия сами люди, задетые за живое опустошением, обидой и убийствами. Все словно молча решили: не выпускать.

Наконец сами начали жечь лес и перестоявши­еся сухие травы.

Малые отряды рассыпались вперёд, чтобы поджигать там, где орда могла прорваться. Отрезая путь огнём, заставляя орду сворачивать туда, где ей не надо было, рать постепенно стягивала вокруг крымчаков огромную петлю.