Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Когда они вернулись к пожарищу, толпа как-то странно молчала.

Все смотрели на них.

— Ну, поговорили? — спросил седоусый. — Те­перь что?

— Не знаю.

— Должен знать, раз Бог, — лицо молодого было страшным.

— А если я школяр?

— Все мы школяры у Отца Небесного, — непоколебимо заметил седоусый.

Страшная сила была в его словах и пристальном взоре.

— Я человек.

— И Сын Божий был человеком, — глаза у седоусого были как жар, может, от зарева.

— Да я...

— Брось, ты и тогда боялся, как впервые приходил. Это ничего. Мы тебя в обиду не дадим.

— Не знаю, о чём говоришь ты, — Христос чувствовал, что его затягивает, что дороги назад нет.

— Врёшь, знаешь, — прорвало внезапно седоусого. — Должен быть Бог, раз нам так плохо, раз нам — смерть. — Горло его раздувалось. — Не смей ношей брезговать.

— Сбросишь её с плеч — конец нам, — горячо зашептал молодой.

Фома вдруг крякнул и встал:

— Вот что, ребятки. Я полагаю, это в вас дух Божий вселился. Чего спрашивать, раз все вы про одно сейчас подумали. А раз все про одно — от кого это, как не от Него? Ну и действуйте себе, зачем к Богу по мелочам пристали? Всё равно как старая баба: «Боженька мой, сделай, светленький, чтобы мой петух кур моих удачно топтал, чтобы не было больше болтунов, чтобы цыплята крапивку хорошо клевали». А Богу только к дела до того петуха и до того, что баба, глупая, нового не купит. Хоть ты самому тех кур топчи.

Хохот.

— Думаете об одном, что хлеба нет — и он про это думает. Что весь хлеб в определённом месте и его надо взять — и эта мысль от него. Что надо нам, пока нас мно­го, не по хатам идти, а туда, ибо раньше сева взять надо хлеб, чтобы было чем сеять. Да заодно и виновных в голо­де за гордёлку потрясти.

Радостный, всеобщий крик взвился над пожаром.

— Спасибо, Тумаш, — тихо поблагодарил Брат­чик. — И им и мне надо туда. Только сам, без тебя, без этого крика, я бы их туда не вознамерился звать. Стыд. Словно ради себя на смерть веду.

— Ну и дурак, — возразил Фома. — Не за что. Слы­шишь, как кричат?

— Милый, — тихо и горячо молвил седоусый. — Пойми, всё равно. Должен был ты прийти. Бог... Чёрт... Человек... Всё равно. Но не поверим мы, что ты не Бог. Не потому, что чудеса твои видели. Потому, что безверие нам сейчас — смерть.

И он понял, что всё произошло так, как должно было быть и как хотел он сам. Неизвестная сила привела его сюда, чтобы наступило это мгновение, и уже сам он не ведёт или его ведёт многотысячное предначертание — всё равно. Он воздел руки.

— Люди, — тихо обратился он. — Хлопцы! Народ мой! Одна у нас дума, и нет больше мочи моей терпеть, как нет её у вас. Теперь — до конца.

Молчание. Ибо Юрась воздел руки.

— Хлеб в Городне. Но я не хочу думать, что идём мы за единственным хлебом. Не хлеб они взяли в свой Ва­вилон, в кубло гадючье, а хлеб доброты вашей, милосер­дия, доверия. Не только тот кусок, что несёте в рот, а тот, который дали бы нищему, соседу, у которого вымерзла нива, брату из соседней веси, брату, пришедшему с зем­ли, охваченной голодом. Нет им за это прощения, где бы ни спрятались — в доме рады, в собрании, в монастыре, в церкви либо костёле. За оскорблённую веру в доброту человеческую — нет прощения, вы ещё поймёте это. За то, что каждый день там распинают человека, — прощения нет. Мог бы я вам сказать словами Писания, вроде: «Очищают внешность чаши и блюда, а внутри полны они хищения и неправды». Или: «Обходят они сушу и море, дабы обратить хоть одну душу, хотя одного, и когда это случается, делают его сыном геенны, вдвое худшим их са­мих». Но зачем мне говорить вам это? Писаний на земле много. Правда человеческая — одна!

В этот момент, видимо, обрушился алтарь и арки притворов. Страшный порыв ветра хлынул в трубу звон­ницы, и от него на ней глухо, беспорядочно, страшно, сами собою забухали, заревели колокола.

— Вот и набат, — бросил седоусый.

Это вправду было похоже на нечеловеческий, мощ­ный набат. Ревела словно сама земля.

Глава XXXVIII

... И ЧЕГО МЕРЗАВЦЫ НЕ ЛЮБЯТ, ИЛИ ЦЕРКОВЬ ВОИНСТВУЮЩАЯ

Слыша это, они разрывались от гнева...

Деяния, 5:33

Приготовьте также ослов...

Деяния, 23:24

На этот раз они сидели в большом тронном зале, возможно, чувствовали важность момента, возмож­но — думали, что больше им здесь сидеть не придется. А скорее всего хотели придать каждому своему приказу оттенок торжественной государственности, каждое слово сказать словно от пустого королевского трона белой кости с золотом, от имени этого знака, древнего, языческого ещё, шестиконечного креста, от имени Патрона с мечом и копьем, распростёршего над всем этим копыта своего коня.

И не думали они, что нет до них дела ни кресту, ни всаднику, ни трону. Просто те смотрели с высоты, как трепыхаются где-то под ними первые люди города. Первые в почестях — первые в пороках.

Несколько часов тому назад они изведали, в придачу к тому, что покушение не удалось и что серый куда-то исчез, ещё и то, что мужицкая толпа, во главе с лже-Христом, идет на Городню и расстояния до неё самое большее два дня. Они не надеялись, что он может двигаться так быстро. А всё было очень просто, и очередной гонец объяснил это.

Люди Христа по пути покупали коней у местных жи­телей. Дёшево покупали, потому что каждый предвидел зимнюю бескормицу и рад был продать лишнего коня, если имел. Кроме того, люди спешили идти. Лихорадочно спешили. Надрывались, чтобы только прийти поскорее. Август перевалил на вторую половину. Жадно ожидала земля. Изнемогала по тому времени, когда прикроет зер­но пуховым, чёрным одеялом. Надо было поскорее дать кое-кому по когтям, взять награбленное и спешить.

При этой вести Босяцкий и Лотр, как наиболее дальновидные, переглянулись. Это их утешало. Однако только это и было утешительным. Город словно подме­нили. Никто не кланялся кавалькаде Лотра и ему самому, все мрачно смотрели в сторону и вниз, какие-то люди шныряли в районе Мечной улицы. Шпики и доносчики сбивались с ног и ничего не могли сделать. «В каждый час ожидай удара в спину». Единственное спасение было — встретить врага далеко от городских стен и раздавить железом, да и на это теперь не было времени.

Целый день на Росстани, на Старом и Рыбном рынках кипели страсти. Кричали, спорили, заводили какие-то диспуты. Школяры бранили монахов, монахи — школяров. Даже Бекеш с присными шлялись по городу с подозрительным видом: так и ожидай, что начнут изобличать. Под вечер Лотр с Босяцким решили проехать по городу и са­мим послушать, что и как. В глубине души они знали: если Городня забурлит — Городню придется оставить. Они зна­ли, даже не договариваясь, кто должен на такой крайний случаи остаться в ней. Конечно, тот, кто вечно был в тени, чьё настоящее лицо люди узнавали слишком поздно, когда было уже два выхода — плаха или каменный мешок.