Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Хорошо, Ильюк. Но мы ведь сразу анафему ему огласили, — сказал Лотр. — Как это слушают? Неужели нет устрашения?

— Плюются, — опустил звериную голову Ильюк. — Говорят: «Это всё равно...»

— Ну, почему замялся?

— Не карайте... «всё равно как дьяволы анафематствовали бы ангела».

— Т-так, — задумался Босяцкий. — А юродивые кричат? А ты?

— Кричим. «Срамота наготы его... Печаль вели­кая... зверь, глазами исполненный спереди и сзади». Как поужаснее кричим, чтобы непонятно: «Солнце, как вла­сяница! Море делается кровью! Семь тысяч имён челове­ческих в одной Городне погибнет!»

Он загикал и закричал так, что во всех мороз побе­жал по спине.

— А они не обращают внимания. Говорят: всё равно жизни нет. И сегодня Кирик Вестун, кузнец, да дударь «Браточка» говорили какому-то усатому, чтобы он оста­вался тут и помогал... А мы, мол, выходим и ожидаем, а какой-то Зенон (один Гаврила в Полоцке!) чтобы соби­рал людей, да идём ему навстречу.

— Нашли? — спросил Комар.

— Нет, — ответил Корнила. — Успели убежать. А Зе­нона никто не знает. Наверно, не из Городни.

— Ч-чёрт! — возмутился доминиканец. — Ну, хоро­шо, пока ничего не случилось. Именно пока. Опасность есть, но пока лишь тень опасности. А вы то ошибку за ошибкой совершали, а то головы от ужаса потеряли. По­родили чудовище и не знаете, как усмирить.

Обратился тихо:

— Ильюк, ты обижен. Найди людей, способных раз ударить ножом.

— Не получится, — ответил расстрига. — Все молятся на одну его память. Да и я также боюсь. На куски разорвут. Верят. Пускай себе он это и силою Вельзевула чудачит.

— Жаль. Мог бы получить триста злотых.

— Мёртвому что тридцать, а что и три тысячи.

— И всё же позаботься о ноже. Иначе...

— Постараюсь, — понял Ильюк. — Постараюсь найти.

— И ещё постарайся кричать погромче, что это ан­тихрист, что тяжело сразу разобраться. Ступай.

Ильюк пошёл: сугроб грязного меха и нечёсаных во­лос. Синклит молчал. Потом Лотр буркнул:

— Смрад какой! И любите же вы этих шпионов, разведчиков, доносчиков. Стыд просто.

— А вы не любите? — тихо поинтересовался доми­никанец.

— По-моему, тоже глупость это, — возразил епископ Комар. — Не следить надо. Не следи, а секи. Пий V прав [13].

Лицо налилось бурой кровью, пенные хлопья зашевелились в уголках рта.

— Помните его инструкцию венецийскому инквизитору? «Пытайте без жалости, рвите на куски без пощады, убивайте, сжигайте, уничтожайте ваших отцов, матерей, братьев, сестер, если выяснится, что они не преданы слепо верховной идее». Вот это по мне. Вот это да. И всюду хо­рошие государи так делают: и наш, и французский, и сам папа, и великий князь московский.... хоть он и схизматик.

Доминиканец кашлянул.

— Золотые слова, — саркастически заметил он. — Лишь ваша учёная голова, по занятости, видимо, знала инструкции Пия инквизиторам и не знала инструкции того же Пия трибуналам. А там сказано: «Заведите столько шпиков и доносчиков, сколько вы в состоянии опла­тить. Обяжите их наблюдать за мирянами... и доносить вам обо всех общественных и частных беспорядках. Никогда не ставьте под сомнения их показания, поражайте всех, на кого они вам будут указывать, невинного либо виновного, ибо лучше умертвить сто невинных, чем оставить в живых хотя бы одного виновного».

Мних улыбнулся:

— И вот поэтому я люблю обе инструкции и люблю шпиков и занимаюсь с ними. В конце концов, я доминиканец, моему ордену доверена святая инквизиция. И поэтому я занимаюсь и дознаниями одновременно. В то время как вы лишь треплете языком.

Комар в ярости вскочил.

— Это вы уж слишком, — с укоризной отозвался Лотр. — Так оскорбить верного служителя церкви.

Босяцкий тоже понемногу закипал:

— Вот что, мне это осточертело. Соорудишь что-либо стройное — заплюют, завалят, загадят на глазах у всех. Я не знаю, как служит церкви, как любит Богa, — он взглянул на епископа, — большинство клириков. Но я знаю одно — знаю, что на глазах у людей нельзя распутничать так, как они. На гла-зах... Ибо это порождает нелюбовь, ненависть, гнев, взрыв, смерть!

— О чем вы?

— О том. Завели голод в то время, когда хватило бы сильного недоедания. Хотелось иметь лишнюю полушку, а потеряете всё. А отсюда и неудачи с этим аспидом, и позор с татарами, и то, что мы всё время рубим сук под собою и трахнемся задницей или, простите, мордой в навоз. Обожрались сладкой жизнью — и породили, возможно, свою смерть. Изнемогали в чрезмерных наслаждениях, а теперь вертитесь. Как тут не вспомнить пословицы о пчёлах?

Синклит молчал. За узкими окнами были тишина и ночь, но люди слушали эту тишину и не верили ей.

Глава XXXVII

НАБАТ

И плакал я, увидев море. Плакал,

Когда с ковчега вновь увидел солнце.

Миф об Утнапиштиме

Святой службе и вообще церковной и магистрат­ской, радской элите, равно, как и нобилям, было о чем беспокоиться. 13 августа многотысячная толпа вышла из Вильно на городенскую дорогу. Некоторые летописи го­ворили позже о «богомольцах», но в самом деле гурьбы были далеко не такие однородные. Кроме пилигримов, были тут ремесленники с севера (давно уж у них не было работы), наймиты, рассчитанные по окончании жатвы, молодёжь из починков, школяры, но главную часть гурь­бы составляли беглецы с разорённого, выжженного тата­рами юга и срединных земель Белой Руси. Вряд ли им в это время было до богомолья. Просто и в Вильно они не нашли хлеба для животов и зерна для пустых своих нив. Нельзя было купить даже за деньги, которые приобрели они дерзостью Юрася Братчика, названного Христа. Был неурожай.

Они шли, лишь бы идти. Большинство не знало, куда податься, и двинулось на городенскую дорогу, ибо на неё вышел Христос с апостолами.

Двигала ими не цель, а невозможность оставаться на месте.

А главное, всеми этими тысячами двигал голод либо призрак близкого голода.

Ничто ещё не предрекало грядущих событий, когда оттопав в тот день около сорока (не мереных, конечно, ни ими, ни кем ещё тогда) километров, стали на ночлег возле какой-то небольшой деревни. Уныние владело ими. Утром часть хотела идти на север, в балтийские города, часть на юг, ибо надеялась, что убежало многовато народа, что юг сильно обезлюдел и магнаты, от безвыход­ности, будут дорожить рабочими руками. На Городню почти никто не хотел идти. Знали, как связываться с от­цами церкви и присными.

И, возможно, ничего бы не было, если бы приказ об анафематствовании прибыл в деревенскую церковь днём позже и не встретился тут с человеком от Ильюка, кото­рый спешил в Вильно, не зная, что Христос вышел из неё, что он уже тут и, главное, не один.

Случайность, подготовленная голодом, нашестви­ем, алчностью богатых и могущественных, сделалась вдруг закономерностью и принесла через некоторое вре­мя свои страшные, кровавые и величественные плоды.