Камилу Бранку - Падший ангел

— А в котором часу это было? — прервал ее Калишту. — Уже ночью?

— Нет, сеньор. Было шесть часов вечера. Ваше превосходительство вернулись в восемь, но скоро опять ушли. А когда я вернулась из гостей, уже не застала вас, чтобы сообщить эту новость.

— А что еще сказала эта дама?

— Мне показалось, что она расстроилась, не застав вас, и пообещала вернуться сегодня в три часа.

— Может быть, вам известно, сеньора дона Томазия, что угодно этой даме?

— Я не знаю. Она только сказала, что ваше превосходительство — гений.

— Она так именно и сказала?

— Думается мне, что это потому, что она увидела здесь такие большие книги. Она смотрела на них через лорнет… А как изящно она его держит! Что за женщина!.. Какие бы глупости иногда ни совершали мужчины, их можно простить…

— Страсти, дорогая сеньора дона Томазия… — согласился хозяин Агры и облизнул губы, влажные от нервно выпитого вина из уже упомянутого запаса, после чего продолжал: — Любовные страсти! Даже великие мудрецы и святые не смогли спастись от них! Все мы созданы из хрупкой глины. Все мы подобны ковшикам из Эштремуша {229} в шаловливых женских руках. Это роковая дань: тот, кто не заплатил ее в двадцать лет, должен заплатить в сорок, а то и позже, как Богу будет угодно… Богу или дьяволу — не знаю точно, кто следит за этими злосчастными успехами любви, о которых говорит история и которые каждый день выпадают на долю человечества…

— Какое наслаждение слушать ваше превосходительство! — прервала Калишту дона Томазия. — Правильно мне сказала эта сеньора: ваше превосходительство — гений, и говорите вы так, что проникаете прямо в сердце. Хотите услышать правду, сеньор Барбуда? Хорошо, что ваше превосходительство узнали меня в таком возрасте. Будь я молода и красива, а говорят, я такой была, мне бы пришлось остерегаться такого мужчину, как вы, ваше превосходительство.

— Послушайте, дорогая сеньора дона Томазия, вы мне льстите и слишком добры ко мне. Я тоже не в том возрасте, чтобы волновать сердца, да это и не очень-то в моих привычках!

— Возраст! — воскликнула вдова лейтенанта. — Вы смело можете сказать, что вам тридцать пять лет, и никто не усомнится. Теперь все юноши помешались на том, что изо всех сил стараются походить на стариков. Любой человек может спросить соседку со второго этажа, считает ли она вас старым. Она все время спрашивает, не говорили ли ваше превосходительство со мной о ней… Вы с ней знакомы?

— Конечно знаком. Пышная девица, с ярко-красными лентами в волосах… Она недурна собой…

— Знаете что, ваше превосходительство? Я готова побиться об заклад, что даму, которая сюда приезжала, побудило к этому что-то, что скрыто в ее сердце. Она ведь так молода, одинока и прелестна!.. Думается мне, что она вас услышала в парламенте и влюбилась. У нас в Лиссабоне часто дамы влюбляются в талантливых людей. Талант — это такая красивая вещь! Мой муж женился на мне, когда служил сержантом в тринадцатом пехотном полку и проходил там обучение. Он был так дурен собой, что сначала я его боялась. Но поскольку он послал мне акростих… Ваше превосходительство умеет сочинять акростихи?

— Пока еще не пробовал.

— Так вот, поскольку меня зовут Томазия Леонор и всего в этом имени тринадцать букв, он написал сонет, {230} от которого у меня закружилась голова, а грудь мне как огнем опалило, потому что я полюбила его, любила до самой смерти и даже сейчас, овдовев в тридцать девять лет, была, есть и буду верна его памяти.

Тут дона Томазия, некогда раненная в самое сердце акростихом, расплакалась.

Калишту успокоил ее рыдания несколькими утешительными изречениями о смерти и зевнул, потому что была уже половина четвертого утра, а их диалог обрел тоскливый характер беседы в день поминовения мертвых. К тому же дона Томазия начала чихать, поскольку была недостаточно тепло одета, и два этих человека, которых сблизил час сердечных излияний, расстались.

По своей старинной привычке Калишту решил почитать в постели. На этот раз он выбрал поэта и взял столь любимого им Са де Миранду. Открыв книгу наугад, он обнаружил на одной из страниц «Чужеземцев» {231} следующее изречение: «Есть два рода людей в мире, к коим судьба благосклонна, — великие глупцы и страстно влюбленные, причем влюбленные имеют больше преимуществ».

По моему мнению, душа сего достойного мудреца, который был столь святым супругом Бриоланжи де Азеведу, {232} что даже умер от тоски по ней, явилась в этот час Калишту Элою для того, чтобы вовремя и к месту напомнить ему об одном из своих афоризмов в благодарность за то уважительное восхищение, с которым хозяин Агры неизменно читал его и растолковывал испорченным юнцам.

Калишту Элой еще успел восхититься безупречным португальским языком этого изречения перед тем, как задремать.

Калишту спал плохо.

В счастливый день рассвет приходит раньше утренней звезды. Сердце пробуждается раньше птиц. Любовь изрекает свое fiat lux {233} раньше Бога.

Мне кажется, что эти три суждения более разумны, чем те ощущения хозяина Агры, с которыми он поднялся с постели, проведя в ней лишь несколько часов в неглубоком и беспокойном сне.

Несчастье в Камполиде, без сомнения, могло бы сломить любого человека, пришедшего в этот мир, чтобы исполнить обычное предназначение большей части смертных. Даже известные личности, случалось, выходили скептиками и бессовестными циниками из менее разрушительных обстоятельств.

Окровавленные анналы человечества полны примерами извергов, которых побудила к преступлению оскорбительная неблагодарность порочных женщин, внушивших этим злодеям сильную страсть.

Несть числа уловкам, подобным тем, к которым прибегнул Калишту. Столь же мрачные события, какие пережил он, сбивают с толку многих безупречных людей и уже с изъяном возвращают их в общество.

Таковы мужчины, которые влюбляются в служанок, если не в силах проникнуть в лоно чужой семьи. Эти вампиры услаждают себя женской кровью и несут в себе демона мести, полдневного и ночного демона, который пьет слезы женщин в то время, как повелители этих женщин пьют коньяк и абсент.

Мужчина этой породы обычно стоит на углу улицы, опершись на тумбу, и подобен ливийскому льву, следящему из своей пещеры за беспечной антилопой. И дни белошвейки, которая порхает среди зелени парка Эштрела, как нырок над морским берегом, обрызганным пеной, будут сочтены, если ангел-хранитель покинет ее хотя бы на четверть часа. Злодей воспользуется помощью какого-нибудь галисийца, в которого иногда вселяется и превращается наперсник Фауста, {234} и сорвет с чела веселой портнихи гирлянду из бутонов флердоранжа, ожидавшего своей весны, чтобы распуститься и заблагоухать в первый день брачного союза.