Камилу Бранку - Падший ангел

— Как изрек мудрец: «Prudentia in omnibus», {63} — возразил аббат.

Калишту не замедлил с ответом:

— «Estote prudentes sicut serpentes et simplices sicut columbæ», как изрек Иисус, мудрейший из всех мудрецов. {64}

Дебют Калишту де Барбуды в парламенте произвел необычайный шум в салонах легитимистской аристократии, которая распахнула свои двери перед многообещающим португальским Беррье. {65} Некоторое время хозяину Агры удавалось ускользать от этих приглашений. Этому способствовали и естественная робость провинциала, и глубокая привязанность к сочинениям классиков, которые услаждали его в свободные часы дня, а также в зимние вечера.

Однажды он через силу согласился отправиться в оперный театр в компании аббата Эштевайнша, большого ценителя музыки, — он всегда чрезвычайно наслаждался звуками гитары, которая радовала его в юности и утешала в старости, заставляя аббата тосковать по тем временам, когда в звуки струн любимого инструмента он вкладывал переживания своего сердца.

Калишту был захвачен сюжетом оперы и с трепетом следил за представлением. В тот вечер давали «Лукрецию Борджиа». {66} Он вышел из партера похолодевшим от ужаса и перед лицом Господа Бога и аббата поклялся никогда больше не жертвовать восемью тостанами, {67} чтобы лицезреть омерзительные язвы человечества. Из самых глубин его существа вырвалось прочувствованное восклицание:

— Amici, noctem perdidi! {68} Уж лучше бы я остался читать моего Еврипида или трагика Сенеку! Медея не поет, когда убивает сыновей, {69} как это делает очерствевшая в злодействах Лукреция! Положенный на музыку разврат ярко показывает, в какое время мы живем! Преступление превращается в шутку, стоны человечества заглушены грохотом труб и барабанов! Друг мой, это истинное блудодейство! Очень своевременно столкнуться с театральными трюками, если с лона природы неожиданно попадаешь в пламя большого города!

Тем временем аббат еще больше распалил гнев фидалгу, сказав, что театр Сан-Карлуш получает от государства ежегодную субсидию в двадцать конту. {70} Калишту отступил от него на шаг и воскликнул:

— Obstupui! {71} Вы шутите, ваше преподобие! Государство!.. Государство, сказали вы?!

— Да, казначейство… — подтвердил аббат.

— Res publica? {72} Деньги народа?

— Именно. Впрочем, кому же могут принадлежать деньги, как не народу?

— Выходит, и я, и мои избиратели платим за эти кантилены в столичном театре?

— Платите двадцать конту.

Калишту Элой ладонью стер выступивший у него на лбу пот гражданского ужаса и присел на ступени церкви Св. Роха, ибо ужас, ярость и душевная боль внезапно вызвали у него спазмы в ногах. Спустя несколько минут он молча поднялся, распростился с аббатом и отправился домой.

Первые проблески зари застали его мечущимся и декламирующим в узенькой гостиной его квартиры. Лицо его было покрыто бледностью Фабрициев. {73}

В одиннадцать часов он появился в зале заседаний. Можно было подумать, что сам Цицерон явился в Сенат, чтобы разоблачить заговор Катилины. Это бросилось в глаза трем единомышленникам Калишту, которые сказали друг другу:

— Сегодня Калишту внесет запрос большой силы!

Хозяин Агры едва успел занять свое кресло, когда встал один из депутатов от Порту и сказал:

— Сеньор председатель! Против собственного желания и, возможно, против желания Палаты, я вновь вынужден привести соображения, безрезультатно приводившиеся уже три раза, относительно необходимости и правомочности той субсидии, которую город Порту требует для своего оперного театра. Сеньор председатель…

— Прошу слова! — прогремел Калишту Элой, поднимаясь с непреклонным и повергающим в трепет видом. — Прошу слова!

Депутат от Порту на этот раз представил четвертую, ухудшенную, редакцию своих соображений относительно необходимости и правомочности требований театра Сан-Жуан и занял свое место.

— Слово имеет сеньор Калишту Элой де Силуш-и-Беневидеш де Барбуда, — возгласил председатель.

Хозяин Агры зарядил нос нюхательным табаком, трубно высморкался и начал свою речь:

— Сеньор председатель! В Греции и Риме ежегодные празднества сопровождались торжественными зрелищами. Граждане хвалились тем, что соревнуются, кто больше потратит на блестящие театральные представления. В Греции архонт-эпоним, в обязанности которого входило несение издержек по представлениям, определял расходы на каждое из них в два таланта — приблизительно 3250 милрейсов на наши деньги. И если эти расходы предварительно оплачивались из государственных средств, то соперничество частных лиц приводило к необычайно низкой стоимости «теорикона», то есть входного билета, стоившего на наши деньги один винтен. А со времени Перикла, {74} сеньор председатель, государство стало за свой счет оплачивать входные билеты для бедняков. Среди римлян такие могущественные мужи, как Лепид и Помпей, {75} а впоследствии и императоры, из своих богатств поддерживали театры. В пышных империях, сеньор председатель, в империях, которые вбирали в себя целую вселенную, в империях, где воздвигались театры на тридцать тысяч зрителей, простонародью не нужно было лишать себя необходимого ради того, чтобы Афины или Рим могли сиять внешним блеском. Горцы Лациума не были принуждаемы к тому, чтобы платить за удовольствия римских патрициев. Сеньор председатель, когда сии последние хотели развлечь себя спектаклем, они сами несли все расходы и увеселяли бедный люд, вместо того чтобы заставлять его вносить в казну средства на содержание актеров.

(Шепот в зале, прерываемый несколькими возгласами одобрения.)

— Сеньор председатель! — продолжал оратор, нюхая табак с такой жадностью, словно он боялся, что иначе потухнет вдохновляющее его сияние. — Сеньор председатель! Я имел несчастье родиться в стране, где школьному учителю платят сто девяносто реалов в день, а певицы, как мне сообщили, получают за вечер тридцать, а то и сорок золотых. Я родом из страны, где у народа требуют деньги, которыми оплачивается демонстрация злодеяний Лукреции Борджиа. Я из нищей страны, где вены обессиленной нации ежегодно подвергаются кровопусканиям в виде нескольких десятков конту, которые идут на поддержку комедиантов, фарсеров, канатоходцев и бесстыдных танцовщиц. Вы улыбаетесь, сеньор председатель, я вижу, что вся Палата улыбается, но я, подобно мантуанскому песнопевцу, осмеливаюсь сказать вашему превосходительству и моим коллегам: «Sunt lacrimæ rerum». {76} Уместно и нужно нам вспомнить о свободных сынах народа Израилева, которые улыбались в Иерусалиме, а потом в рабстве рыдали на берегах чужой реки. Кто знает, не придется ли нам впоследствии повторить вслед за Поэтом: {77}