Камилу Бранку - Падший ангел

По мере того как действующие лица романов начинают вызывать приязнь или отвращение читателя, у последнего возникает желание представить себе пластический облик героя. Если повествователь рисует только его общий контур, воображение читателя совершенствует то, что очень темно и туманно возникает из небрежного рисунка романиста. Впрочем, если небрежность или намерение автора оставляют воображению самого читателя представить телесные формы столь важного персонажа, каким в моем повествовании является Калишту Элой, вполне может случиться так, что находчивая интуиция читателя способна быстрее и отчетливее угадать его внешность, чем если бы она была описана с изобилием подробностей и с редким умением отпечатывать их в чужом воображении.

Но я не должен доверяться воображению читателя в столь важных обстоятельствах. Калишту Элой выглядит не так, как вы думаете. Я догадываюсь, что вы уже представили его в гротескном облике и наделили возрастом, который оправдывает, особенно в собрании законодателей, то странное направление ума, которое было продемонстрировано депутатом от Миранды. Я сам дал повод к ложному представлению, чтобы не поторопиться с описанием героя. А теперь постараюсь поднять доверие к хозяину Агры в глазах читателя.

Во время описываемых событий Калишту Элою исполнилось сорок четыре года. Его нельзя было назвать нескладным. Он был худощав и обладал, как принято говорить, благородным телосложением. Изрядно выпирающее и асимметричное чрево появилось из-за неумеренного употребления свинины и прочих продуктов, способствующих тучности. О родовитости Калишту свидетельствовали его тонкие руки и ноги, ибо многие поколения его предков постепенно утрачивали мускулы. Нос нашего героя выглядел несколько пострадавшим от действия нюхательного табака и злоупотребления красным бумажным платком, тем не менее расширенные вены и ноздри ярко-красного цвета не производили отталкивающего впечатления. Такие носы если и не годятся как предмет для лирического стихотворения, говорят о серьезности своих обладателей, что гораздо лучше. Подобными носами обладали Жозе Либерату Фрейре де Карвалью и Силвештре Пиньейру. {87} Почти все государственные мужи 1820 года {88} были украшены красными носами. Я не могу сказать, почему красный нос свидетельствует об учености, серьезности и склонности к размышлению, но тем не менее это так.

Остальные черты лица Калишту Элоя де Силуша были правильными, не говоря уже о его высоком и блестящем челе, которое могло служить опознавательным знаком выдающегося таланта, если бы, на мой взгляд, врожденные способности врага Лукреции Борджиа не были испорчены воспитанием и традициями семьи. Он был выше среднего роста и обладал прямыми ногами. Калишту слегка сутулился, что свидетельствовало об искривлении его спинного хребта, вызванном неустанным чтением и недостатком движения.

Что, без сомнения, придавало ему неуклюжесть, так это наряд. Калишту Элой носил сюртуки из фризовой ткани, произведенной в Голегане, {89} а шили на него в Миранде. Воротник и вырез сюртука были слишком строгими для эпохи, когда человек, сегодня одетый по моде, уже через месяц подвергается опасности выглядеть смешным и старомодным. Мне неизвестна причина, по которой владелец Агры был привязан к панталонам, заканчивавшимся гамашами с перламутровыми пуговицами. Первый раз он надел такие панталоны в 1833 году, когда вступил в брак с доной Теодорой. Потому ли, что ей понравился этот фасон или потому, что мода в Миранде, поддерживаемая авторитетом нашего героя, не менялась, но совершенно достоверно то, что с этого времени все панталоны Калишту шились по выкройке первых, а пуговицы неизменно переставлялись.

В Лиссабоне внешность нашего героя произвела впечатление, которое и следовало ожидать, особенно у глазастых уличных мальчишек. Один из сих санкюлотов осмелился обозвать законодателя «горбуном», {90} другой же от безделья решился атаковать шляпу Калишту Элоя.

Аббат Эштевайнша великое множество раз предупреждал его о необходимости изменить свой наряд и облачиться в соответствии с принятыми обычаями. Калишту отвечал ему, что не собирается вникать в обычаи, которые, как сказал бы всякий истинный лузитанец, являются пагубными. Касательно своей одежды он выразился так, что материал, из которого она сшита, — такой же португалец, как и он сам, {91} а ее фасон как раз сближает его с привычками предков, которые больше заботились об украшении духа, чем о телесной грации. За исключением аббата, никто не осмеливался вступать в спор с Калишту после того, как он спросил у одного молодого депутата, заговорившего с ним об архаизме его костюмов, не занимает ли тот должность парламентского портного и не является ли платным осведомителем портных в Палате депутатов.

Случилось так, что другой депутат с насмешкой отозвался о его остроносых сапогах. Между тем Калишту Элою было известно, что отец этого депутата родом из Эшпозенде и начинал свою жизнь как сапожник. И когда этот нахал перешел от рассуждений о сапогах к гамашам, Калишту взял его за руку и сказал: «Вы слишком высоко поднялись! Когда вы насмехались над покроем моих сапог, вы рассуждали о своем ремесле и были в своем праве. Но выше сапог — ни за что! Это как раз тот случай, когда я могу вам повторить слова Апеллеса, {92} обращенные к сапожнику, ругавшему его живопись: „Ne sutor ultra crepidam“, — что на нашем языке означает: „Сапожник, не суди выше сандалии“». После этих слов окружающие и жертва сделались того же цвета, что и нос Калишту.

Такие фразы, свидетельствовавшие о язвительном духе провинциального жителя, только усиливали сияние его славы среди благорасположенного к нему легитимистского дворянства.

Калишту, глубокому знатоку генеалогии, было известно, что в Лиссабоне у него были очень знатные родственники. Но существовали серьезные причины, чтобы он не признавал даже отдаленного родства с этими людьми, и заключались они в том, что во времена Ависского магистра {93} при дворе был известен некий Мартин Анеш де Барбуда из рода Агра-де-Фреймаш, вместе с упомянутым магистром участвовавший в героической расправе над графом Андейру. {94} До этого события многое способствовало тому, чтобы достойный португалец хвастался бы таким родственником. Однако Мартин Анеш, испугавшись или раскаявшись в своем деянии, перешел на сторону Леонор Телеш {95} и вместе с ней и ее семейством отправился в Испанию, где и умер, презираемый и проклинаемый соотечественниками. Во времена дона Дуарте {96} потомки Мартина вернулись в наше королевство, получив от государя прощение и свои владения, ранее конфискованные в пользу короны. В этом и крылась ненависть Калишту к роду недостойного португальца.