Камилу Бранку - Падший ангел

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й: Сеньору доктору Либориу де Мейрелешу слово будет предоставлено завтра. Сегодняшнее заседание закрыто.

Доктор Либориу де Мейрелеш и был тем депутатом от Порту, который попросил слова во время речи Калишту Элоя.

— Интересно, чем разродится этот верзила? — спросил хозяин Агры у аббата Эштевайнша.

— Говорят, что он весьма начитанный молодой человек и уже написал несколько книг.

Калишту усмехнулся:

— Я готов с ним сразиться, если он и впрямь пишет книги!

Доктору Либориу де Мейрелешу, человеку с печатью добродетели на лице и задумчивыми манерами, было тридцать два года. Он соединил в себе качества, которые в других странах либо оставляют человека в безвестности, либо вызывают смех окружающих. Но в Португалии эти качества возводят на вершину политической лестницы и сопровождают нелепым почетным эскортом поднимающегося наверх нищего духом лауреата.

В восемнадцать лет доктор Либориу проводил бессонные ночи, сочиняя стихотворные сатиры на знатных жителей Порту. Он писал их не из чувства возмущения, обнаружив, что духовно ничем не отличается от них, а потому, что они избегали его общества. Человек, произведший Либориу на свет, был лавочником. Он вступил на прямой путь процветания, когда своим разумением дошел до того, чтобы создать пряную и отдающую мылом алкогольную смесь на потребу галисийцам {117} и ночным извозчикам, которые и сегодня поддерживают его финансовое благополучие и заметное положение в обществе. Кроме того, отец будущего доктора придумал, как делать водку из репы.

В избранной им для себя области Либориу был не столь счастлив, как отец. Его стихи жили несколько дней за счет содержавшейся в них клеветы, как красота доступных девиц живет, питаясь лестью бесстыдных распутников. Сын лавочника по причине своего низкого социального положения приобрел презрение оскорбленных им лиц прежде, чем сумел завоевать их ненависть.

Но подстегиваемый хвостом Пегаса, Либориу уже не мог отступить. Он отправился в Коимбру, предстал там перед экзаменаторами и провалился. После этого фатального дня Либориу начал утверждать, что является знатоком латыни, и, чтобы отомстить экзаменаторам, перевел с латинского поэму — с такой ясностью и точностью выражений, что оригинал стал гораздо более ясным для тех, кто не знал латыни, чем творение переводчика, оскорбившее память Лукреция. {118}

Либориу успешно закончил обучение и получил докторскую степень, невзирая на несколько «неудов», задевших его гордость. Вслед за этим он отправился в путешествие по Европе и, вернувшись к родному очагу, оказался в объятиях удачи, покровительствующей дуракам. Поцеловав его чело, она сказала: «Прикосновение моих губ зажжет пламенем твой мозг! Я люблю тебя, ибо забочусь о тебе! В Греции меня некогда звали Цирцеей {119} — я обращаю в животное состояние всех, к кому прикасаюсь, а тебя наделяю волшебным даром заражать своей глупостью любого, кто соприкоснется с тобой. Ныне я стремлюсь обратить всех, кто вершит государственные дела в Португалии, не в свиней, а в более благородную живность. Ты, мой избранник, пойдешь путем славы. Сегодня ты станешь депутатом, а вскоре — и министром».

И действительно, Либориу стал депутатом в тот самый час, когда хозяину Агры-де-Фреймаш было предопределено потерпеть поражение в стенах парламента от сына человека, который первым догадался гнать водку из репы.

Калишту вошел в Палату и — не скроем изумления при виде его невозмутимости — был спокоен и почти доволен, хотя некоторые коллеги предупредили его о том, каким плачевным будет итог битвы, в которую его ввергли злая судьба и собственная неосмотрительность.

Доктор Либориу поднялся с весьма изысканным изяществом, пригладил усы, вставил в орбиту левого глаза круглый монокль и начал свою речь:

— Сеньор председатель! Около года я провел в чужеземных странах. Я отправился во внешний мир с посохом и чашей пилигрима общественного движения. Я глотками вкушал гиблейский мед {120} из переполненных ключей цивилизации. Я видел многое, я видел все, ибо меня палила жажда нового знания, меня терзал голод, сравнимый с голодом Уголино, {121} который разбил свои цепи и увидел пред собой выставленные напоказ великолепные и изобильные яства. Душа моя млела от восторга! Как отчетливо я ощущал, что впитываю мудрость и человечность в тех странах, на которые Высший зиждитель {122} изобильным потоком изливает новые открытия! Сеньор председатель, я видел многое, я видел все. Моя грудь наполнилась страстными мечтами о благополучии Родины, глубокой привязанностью к ней, подобно сыну, любящему до глубины души свою мать. Затем я устремился в обратный путь к своему родному гнезду. И едва передо мною закраснели на горизонте очертания моей и нашей общей благоуханной и безмятежной Родины, в мою грудь незаметно просочился нектар меланхолии, коснувшись затем моих глаз и источая из них слезы.

(Калишту Элой больше не может сдерживаться и начинает хохотать. Некоторые депутаты шикают на него, Калишту усаживается поудобнее, начиная подозревать, что большинство его коллег — дураки.)

О р а т о р: Сеньор председатель, дело в том, что в глубине души я предчувствовал внезапное нападение противников. Эти Лукусты {123} своими едкими зельями уже начали отравлять мои надежды, волнения, восторги и сладчайшие мечты увидеть то, как вновь расцветают нивы Отечества, как эти свинцовые небеса начинают сиять звездами, как до самого горизонта широкой волной расстилаются плодородные земли. Душа моя стенала, глаза исторгали слезы, и я понял всю печаль, скрытую в вергилиевом полустишии: «Dulcia linquimus arva». {124} (Многочисленные возгласы одобрения.)

И что же, сеньор председатель? Неужели печали смогут одержать верх над тем, кто страстно желает услышать в этих стенах голос человека — человека, рожденного нынешним столетием, человека, который вошел сюда, чтобы оставить в сокровищнице храма вечного Христа и вечной Свободы драхму или талант, малую долю или всё без остатка сокровище своего призвания? Сеньор председатель, повторяю, прекратит ли источать жалобы тот, кто вступает на землю Португалии с предчувствием, что однажды услышит в этом sancta sanctorum {125} просвещения проклятия, обращенные против роскоши, этой артерии и аорты промышленности? Кто захочет заплатить столь дорогую цену, чтобы сказать цивилизованным народам: «Я родился под этим небом, в этих волшебных садах, где Камоэнс воспевал подвиги, вызывающие зависть всего мира. Я родился в стране апельсиновых рощ, где тосковал Бернардин… {126} Я из породы храбрецов, обессмертивших названия Алжубарроты, Атолейруша и Валверде. {127} (Продолжительные возгласы одобрения.) В моей стране… (кто теперь захочет это сказать?) родились Гама, Кабрал, Каштру и Албукерке, Нуну и Реграш». {128} Кто захочет произнести эти имена, сеньор председатель?