Бус Таркинтон - Суета и смятение

— Биббз, ты счастлив?

— Ох, неужели ты не видишь?! — воскликнул он. — Я хочу, чтобы это не прекращалось еще тысячу, тысячу лет, хочу, чтобы ничего не менялось! Ты сделала меня таким богатым, что я стал скупцом. Ничего не хочу менять — ничего, ничего!

— Милый Биббз! — сказала она и счастливо рассмеялась.

Биббз продолжил укрываться в стране мечтаний. После несостоятельной попытки помочь Эдит в делах сердечных, он не преминул сообщить ей, что отныне решил, что он «член семьи», однако быстро пошел на попятную после первого же провала, ибо мысли его по-прежнему витали далеко от «членства». То было суровое время для Нового дома, но Биббз держался в стороне от треволнений, оставаясь рассеянным чужаком, случайно забредшим в это жилище и не совсем осознающим, куда он попал. Пока Эдит яростно сражалась с отцом или Шеридан горько сетовал на беспробудное пьянство угрюмого Роскоу, который и пил-то, лишь бы не слышать сих иеремиад, Биббз просто сидел, чуть улыбаясь приятным мыслям или дорогим воспоминаниям, проносящимся в голове. Счастливый мечтатель брел сквозь бури, подобно сомнамбуле, и выходил из них, так и не пробудившись ото сна. Ему было жаль и отца с Роскоу, и мать с Эдит, но их страдания и крики о помощи приходили будто издалека.

Сибил теперь наблюдалась у Гурнея. Роскоу послал за ним в воскресенье вечером, почти сразу после того как Биббз занес к ним забытую шубку; и в первые дни болезни врач навещал ее, как только улучал момент, к тому же он счел необходимым приставить к Сибил мускулистую сиделку. Хотел он того или нет, но Гурнею пришлось выслушать от истеричной пациентки множество пикантных подробностей, которые огорошили бы кого угодно, но не семейного врача. Помимо прочего, доктор не мог не заметить разительную перемену в Биббзе и тут же понял, отчего пожиратель цинка более не застревает у того в глотке, как в былые времена.

Сибил не бредила, однако ее хрупкое, маленькое эго металось в корчах и завывало от боли. Жизнь заставила ее страдать, и теперь она сама действовала себе во зло; она вела себя как взрослая, гиперболизированная карикатура на маленького ребенка, который рыдает после сильного ушиба и бесконечно долго рассказывает мамочке, как всё случилось и как это больно. Пока Гурней не дал ей морфина, она всё повторяла и повторяла ту же историю, договорившись до хрипоты. Ей удавалось рассказать всё на едином дыхании. И ее было не остановить — ничем.

— Дайте мне умереть! — выла она. — Жестоко удерживать меня на земле! Кому я причинила столько зла, что вы не даете мне положить конец этой жизни? Только посмотрите, на что она похожа! Я вышла замуж за Роскоу, только уйти из дома, и к чему это меня привело!.. глядите, где я сейчас! Он привез меня в этот город, но кого я тут вижу, кроме его РОДНИ? У них даже приличных знакомых нет! Вот если б были, всё было б ПО-ДРУГОМУ! У меня на этом свете нет ничего… ничего… ничего! Я хотела веселиться — но как? Как можно веселиться с этими Шериданами? Да они вино на стол никогда не поставят! Я-то думала, что выхожу за богача, что у нас станут бывать привлекательные люди, о которых пишут в газетах, мы будем путешествовать, посещать балы… и, о боже, получила я одних Шериданов! Я из кожи вон лезла, выбивалась из сил! О да! Просто старалась жить. У каждой женщины есть право «жить» хотя бы часть ее века! И только-только всё начало вставать на места: мы переехали в собственный особняк, та надутая семейка через дорогу начала подсовывать Джиму свою дочь, они бы свели нас с нужными людьми… и вдруг я замечаю, как Эдит уводит его от меня. Она тоже положила на него глаз! Заполучила его! Девице с деньгами всегда проще, чем замужней женщине… она может всё в любое время! А что я могла? Что вообще можно сделать в моем положении? И мне оставалось только ТЕРПЕТЬ — но я не могла вытерпеть такое! Пошла к этой ледышке, Вертризовой дочке, она могла бы мне помочь, не развалилась бы. Ей ничего не стоило сделать для меня ТАКУЮ малость! А она повела себя со мной, как с грязью, которую ей из дома лень вымести! Пусть ПОДОЖДЕТ!

Голос Сибил, уставший от бесконечной стрекотни, превратился в хриплый шепот, несмотря на все ее потуги говорить громче. Она попыталась сесть на кровати, но медсестра удержала ее.

— Вот встану и покажу ей, что так со мной поступать нельзя! Я была с ней предельно вежлива, а она просто вышла, оставив меня одну! Она УВИДИТ! Погналась за Биббзом, не успели гроб Джима в землю опустить, и думает, что охомутала этого чокнутого… но она увидит! Увидит так увидит! Как только смогу перейти через дорогу, я ей задам, научу обращаться с попавшими в беду дамами, пришедшими к ней за помощью! Ей бы это ничего не стоило… ничего… ничего… И Эдит не следовало говорить то, что она сказала Роскоу… ей ничего не стоило оставить меня в покое. А ОН заявил ей, что устал от меня… что я названиваю ему и молю о встрече. Не надо было так поступать! Не надо ему было, не надо…

От изнеможения она говорила тише и тише, хотя была готова повторить всё сначала, лишь только силы вернутся к ней. Она лежала, тяжело дыша. Затем, заметив в дверном проеме растрепанного мужа, забормотала:

— Не входи, Роскоу. Видеть тебя не желаю.

А когда он повернулся, собираясь уйти, добавила:

— Мне даже жаль тебя, Роскоу.

Ее антагонистка, Эдит, оказалась столь же невнятна в причитаниях, правда, у нее имелось преимущество: она заполучила свою мать в слушатели. Но родительница в качестве дуэньи тоже была не лучшим выходом: миссис Шеридан, под чутким руководством мужа, довольно ловко справлялась с возложенными на нее обязанностями. Теперь Эдит могла звонить Лэмхорну только из магазинов и только в случаях, если удалось на мгновение отвлечь маму чем-нибудь на прилавке.

Голова девушки кружилась от любви еще сильнее, чем до изгнания Лэмхорна. Всем существом она стремилась преодолеть преграды, лишь бы воссоединиться с ним. Ее можно было вразумить тонкой и аккуратной дипломатией внушения, однако Шеридан, подобно легионам других родителей, разжег пламя ее страсти, ежечасно подбрасывая в него поленья в виде противления сокрушительной силы. Он поклялся остудить ее и этим самым раздул огонь.

Эдит планировала каждый свой шаг. Едва не всякий божий вечер она вступала в схватку с отцом и частенько раньше времени отправлялась спать, дабы он увидел, что сотворила с ней его жестокость. Затем, когда он как-то начал раздувать ноздри от одного ее вида, она с трагизмом сообщила, что ей будет проще справляться с горем, если она уедет, ведь невозможно находиться в одном городе с Лэмхорном и ежесекундно не думать о нем. Вероятно, она смогла бы немного забыться в Нью-Йорке. Она уже написала школьной подруге, тихо живущей там вместе с тетушкой: месяц или около того посещений театров и ресторанов наверняка принесет мир в ее душу. Шеридан возопил от облегчения и выписал щедрый чек, а в понедельник утром она уехала, прицепив к траурному костюму букетик фиалок и расцеловав на прощание всех, кроме Сибил и Биббза. Не исключено, что она поцеловала бы и Биббза, но он забыл, что настал день ее отъезда, и, вернувшись вечером от пожирателя цинка, немало удивился тому, что ее не оказалось дома.