Бус Таркинтон - Суета и смятение

— Полагаю, они собираются там пожениться, — будничным тоном заметил он.

Шеридан, разувшись, сидел у камина и грел ноги, однако, заслышав это, рассерженно вскочил.

— Или ты убирайся отсюда, или уйду я, Биббз, — возмутился он. — Не хочу находиться в одной комнате с таким отъявленным идиотом, как ты! Она порвала с этим подонком; всего-то и надо было, что подержать ее пару-тройку недель вдали от него, и я СДЕЛАЛ это, всё в прошлом. Господи, убирайся прочь!

Биббз подчинился, отправившись туда, куда указывала всё еще забинтованная рука. Черный шелковый платок, придерживающий ее, тоже был на месте, на шее Шеридана, но ни предписания Гурнея, ни мучительная боль не могли удержать руку на перевязи. Раны, изначально бывшие легкими повреждениями, загноились, как только он впервые снял повязку, после чего лечение затянулось. Шеридан привык жестикулировать; у него, как он сам выразился, «не было времени помнить», что нужно соблюдать предосторожности, а когда пальцы беспокоили его, относился к боли с недоуменным негодованием, упорно отказываясь признавать, что она существует в действительности.

В субботу, последовавшую за отъездом Эдит, Гурней пришел в контору Шеридана перевязать раны и поговорить об одном неотложном деле. Но врач появился там чуть раньше назначенного времени и был вынужден подождать несколько минут в приемной, пока в кабинете шло что-то вроде рабочего совещания. Дверь оказалась чуть приоткрытой, и сквозь щель просачивались сигарный дым и голос — и то и другое исходило от Шеридана. Гурней прислушался.

— Нет, сэр; нет, сэр; нет, сэр! — Густой бас сначала рокотал, а затем взорвался громом. — Говорю вам, НЕТ! Меня уже от кое-кого из вас подташнивает! Стоит букашке-таракашке присесть на вас, и вы теряете всякую веру во всемогущество господне! Говорите, в стране плохо с капиталами. И что, даже если так? Хотя с чего бы вдруг, да и с НАШИМИ капиталами всё в порядке! Какая-нибудь газетенка напишет, что на рынке нелады, и вы вприпрыжку бежите в сарай прятать монетки по щелям! Наслушаетесь уличных болтунов, приходите сюда, рассаживаетесь и давай отговаривать МЕНЯ от большого дела! Но мы УЖЕ в деле, понимаете? Говорю вам, ЛУЧШЕ, чем сейчас, еще не было. Нынче самое время, большое время, и я не потерплю подобных разговоров. Страна крепко стоит на ногах, гораздо крепче, чем раньше, и этот город стоит вместе с ней — ему не рухнуть! — Тут Гурней услышал череду постукиваний и хлопков по столешнице. — Плохие времена! — горланил Шеридан, аккомпанируя себе ударами. — Трусливые толки! Говорю вам, настало великое время! Мы в благословенном краю, и мы отсюда НЕ уйдем! Вот и всё, джентльмены. Берем заём!

Из кабинета, тихо переговариваясь, вышли раскрасневшиеся начальники отделов, а Гурней поспешил внутрь. Интуиция не обманула его: Шеридан стучал по столу правой рукой. Врач устало побранил его, как можно тщательнее обработав вновь открывшиеся раны, а затем сказал то, что собирался, по поводу Роскоу и Сибил. Как и ожидалось, его слова были встречены с дружелюбной враждебностью. Но последствия разговора не заставили себя ждать: получив телефонный приказ, Роскоу через час сидел в библиотеке Нового дома.

— Гурней говорит, твоя жена в состоянии путешествовать. — Шеридан, как только вошел в комнату, сразу приступил к делу.

— Да. — С несчастным видом, уже привычным всем, Роскоу сидел в кресле. — Да, это так.

— Эдит уехала, и Сибил полагает, что и ей стоит попробовать!

— Ну, я бы так не сказал, — вяло возразил Роскоу.

— Да, мне передали, что ТЫ против! — В голосе отца звучала горькая насмешка. Затем он добавил: — Это же хорошо, что она отправится за границу… здесь-то ее не будет. Вряд ли кто из нас станет по ней скучать, а ты тем более!

— Не надо так говорить, — ответил Роскоу. — Этим вы никому не поможете.

— Ладно, а когда ты обратно на работу собираешься? — Отец вроде бы оживился и подобрел. — В последний раз ты был там три недели назад. Когда перестанешь пить виски и валять дурака, опять занявшись делом? Тебе придется многое наверстать и восполнить, как только эта женщина наконец исчезнет с глаз и оставит тебя и нас в покое.

— Отец, прошу вас, не надо так. Я знал, о чем Гурней хотел поговорить с вами. Я не собираюсь возвращаться на работу. Со мной ПОКОНЧЕНО!

— Не спеши заявлять такое! — Шеридан принялся, как обычно, мерить шагами комнату. — Думаю, тебе известно, что два хороших работника там, у тебя в кабинете, не разгибались по шестнадцать часов в сутки, пытаясь разобраться с твоими делами и не дать ничему пойти наперекосяк?

— Они, должно быть, свое дело знают. — Роскоу равнодушно кивнул. — Хотя я считал, что тружусь за восьмерых. Рад, что вам удалось найти двоих, способных со всем этим справиться.

— Слушай! Если я наседал на тебя, то делал это ради твоей же пользы. Но другие могут быть и суровее, так что…

— Да. Есть люди, способные прогнуть под себя всех, кто работает с ними. В конце концов они либо умирают, либо сходят с ума, либо увольняются и жизнь их теряет всякий смысл. Я из последней категории, к тому же обременен проблемами в семье!

— Это ты сейчас мне заявляешь, что увольняешься? — Голос Шеридана задрожал, и он в умоляющем жесте вытянул руку в сторону мрачно сидящего сына. — Не делай этого, Роскоу! Не говори так! Скажи, что ты пойдешь опять на работу, как настоящий мужчина! Эта женщина больше не причинит тебе беспокойства. Труд пойдет только на пользу, если она перестанет донимать тебя, а ты сам откажешься от проклятого виски, пока не поздно. Не говори…

— Перестаньте, — пробормотал Роскоу. — Всё напрасно.

— Послушай, если тебе нужен еще месяц отпуска…

— Я знаю, ЧТО Гурней сказал вам, поэтому что толку говорить об отпуске?

— Гурней! — Шеридан с неприязнью выкрикнул это имя. — Всё время Гурней, Гурней, Гурней! Всегда он! Не понимаю, куда катится этот мир — все только и делают, что носятся и вопят: «Доктор сказал то, доктор сказал сё!» Глядеть противно! Как нашей стране завершить свои Труды, если Гурней и прочие старые бараны беспрестанно блеют: «Ах, ах! Не поднимай эту палочку, НЕРВЫ шалить начнут!» Итак, он утверждает, что у тебя психическое переутомление из-за чрезмерной работы и эмоционального перенапряжения. Они всегда клеймят Работу, дай им только шанс! Я считаю, что у тебя правда было «эмоциональное перенапряжение» — всего-то. Когда эта женщина уедет, ты поправишься, а Работа поможет тебе забыться и перестать беспокоиться.

— Гурней сказал вам, что я могу работать?

— Замолчи! — взревел Шеридан. — Я так устал слышать это имя, что готов застрелить любого, кто его упомянет! — Он рвал и метал, изрыгая невнятные проклятия, затем встал перед сыном. — Слушай, ты думаешь, что поступаешь со мной по-честному? Ведь так? Сколько у тебя денег?