Ахмед аль-Шидийяк - Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

То же самое и мое повествование — в нем ты найдешь и многословие, и отступления, и выражения краткие, но исполненные глубокого смысла, и намеки, и иносказания, и остроты. Возможно, это понравится тому, кто не привык к такому смешению, и даже вызовет восхищение, пробудит дух соперничества и желание подражать подобному стилю. Но предупреждаю, это вряд ли кому удастся. Не стану утверждать, что я первый в мире писатель, избравший этот соблазнительный путь, но вижу, что все сочинители, равнодушные к моим книгам, скованы цепью одного и того же стиля. Не знаю, впрочем, может быть, сейчас они его изменили — я распрощался с ними более пяти лет назад. Впечатление, однако, таково, что знакомый с одним звеном этой цепи знает и все остальные звенья, и сам может считаться ее звеном. Он следует по стопам других и подражает им. Если это так, то знай, что я вырвался из этой цепи — я не ее звено, и не ее последыш. Но я и не бегу впереди, ибо это было бы еще хуже. Я воспринимаю то, что нахожу прекрасным, то, что меня привлекает, и отказываюсь следовать обычаю.

Я дал своему перу немного передохнуть от выписывания имени ал-Фарйака, пока вел беседу с остроумным клириком и развлекался рассуждениями о снеге, которые возбудили во мне некоторые сомнения относительно и клирика, и ал-Фарйака. Что касается первого, то он предал друга, приютившего его в своем доме, обманул его с его же супругой. Он должен был либо уйти в пещеру, либо вести себя, как подобает священнику. Ибо, если бы Всевышний ниспослал торговцу желанного сына, то есть, как сказано в Библии, отверз бы утробу его супруги, то это был бы сын священника, носящий имя торговца. И торговец воспитал бы незаконнорожденного. Первый сын, «отверзающий утробу», считается благословенным и почитаем у всех народов. У англичан, например, право наследования принадлежит первенцу. А священник, как видим, пытался совместить проклятие и благословение в одном творении, что немыслимо. Ал-Фарйак же виновен в том, что раскрыл эту тайну в своих стихах, которыми он похвалялся и упорно настаивал на их сохранении. Не сомневаюсь, что в них он допускал и ложь, и преувеличения, и никому не нужные выдумки, считая себя при этом превосходным поэтом. Что касается сходства сына с отцом, то является ли оно неоспоримым доказательством их родства? С этим согласны не все. Некоторые полагают, что мать, совершая прелюбодеяние, могла думать о муже — он представал в ее воображении, и это передавалось плоду. А по мнению других, мать вообще не играет никакой роли: некоторые дети родятся похожими на своих дядю, тетку или на другого родственника, которого мать никогда и не видела.

А теперь я должен продолжить свой рассказ и сделать это в форме необременительной и для читателя, и для себя. В начале книги я уже говорил, что ал-Фарйак родился под злосчастной звездой, когда Скорпион подтаскивал свой хвост к Козерогу, а Рак переползал через Тельца. Знай, что злосчастье бывает двух видов: неотвязное, которое преследует человека и ночью и днем, когда он ест, пьет, сидит, идет, словом, постоянно, и злосчастье прерывающееся, то есть постигающее человека время от времени, особенно в такие ответственные моменты жизни, как женитьба, путешествие, сочинение книги и тому подобное. К тому же неотвязное злосчастье тоже проявляется по-разному — то как внезапный удар, то как затруднительное положение, то как вылезший гвоздь или торчащий колышек, или крючок, или замок от которого потерян ключ, или лужица пролитого клея, или внезапное кровотечение [...] {89}

Злосчастье ал-Фарйака было именно такого рода. Правда, он не страдал обильными кровотечениями, их у него не бывало. Но его преследовало невезение. Он рассказывал, — а если при этом лгал, то пусть ему будет стыдно, — как, если ночью ему снилось что он выпил холодного, а сразу затем — горячего, у него ужасно заболевали зубы и закладывало горло. Снилось, что он падает с верхушки горы или со спины верблюда и просыпается с горбом на спине. А если во сне ел соленое, то сразу чувствовал колики, если пил горячее или горькое, его начинало мутить и рвать. Если же кто-то рассказывал ему, что видел в своем саду безобразную обезьяну, то в ту ночь ему снилось, что он оказался в аду или в тюрьме [...] {90}

Если же днем он слышал женский голос, произносящий нежные речи, то ночью вокруг него звучали свист, шипение и бормотание (все это голоса джиннов). Если в полдень видел девочку, прыгающую на одной ножке, то в полночь ему являлся кошмар. А однажды видел во сне, что к нему привели невесту, а она превратилась в козла, который стал бодать его рогами. Проснувшись, он обнаружил рану на голове. Другой раз он увидел себя на берегу реки, полной динаров и дирхемов. Он протянул руку и зачерпнул пятнадцать дирхемов, не больше. А переправившись на другой берег, нашел там старика, державшего в руке шар. И каждый раз, когда старик поворачивал шар, ал-Фарйак чувствовал сильную боль в спине, как от болезни, которую в странах аш-Шам называют защемлением нерва. Как-то он увидел во сне магрибинца {91}, который ему что-то подарил. В тот же момент какой-то человек из страны Арабского Востока схватил подарок и был таков. Как утверждает ал-Фарйак, он до сих пор его не вернул, и ал-Фарйак ожидает его каждую ночь. Он рассказал мне и много других своих снов. О своих снах он даже сложил стихи:

И еще такой:

Однажды ал-Фарйаку пришла мысль написать восхваление одному знатному и счастливому человеку. Когда он удостоился чести переступить его порог и прочел ему свою касыду, он стал, согласно обычаю жителей страны, пятиться назад, чтобы не поворачиваться к важной особе спиной. Стоявший у двери привратник сказал ему, что эмир — да продлит Всевышний дни его правления и да увековечит его власть, и да подкует его коня солнцем и луною, и да сделает каждый его день лучше вчерашнего, и да осенит всю землю его тенью, и да сохранит следы его ног до самого края вселенной, и да прославит его имя на весь мир, и да сделает дверь его вратами надежды для всякого ищущего приюта, и да… — тут ал-Фарйак не сдержался и воскликнул: «Хватит перечислять! Что сказал эмир?» Привратник отвечал: «Сказал великий и многоуважаемый эмир, всеобщий радетель и благодетель, всегда верный своему слову и никому не отказывающий в своей милости, кладезь щедрот, один чих которого повергает в ужас его врагов, а звук голоса приводит в дрожь его ненавистников, который если сморкается, то стены сотрясаются, а если громко газы пускает, то все присутствующие обмирают…» «Фу, какая вонь! — воскликнул ал-Фарйак, — говори же, негодник, что сказал эмир? Я больше не в силах слушать эти подробности, в своих восхвалениях и преувеличениях ты превзошел всех поэтов». Привратник промолвил: «Эмир говорит, что касыда твоя хороша, и ты выразил в ней все, что хотел — сравнил эмира с луной, с морем, со львом, с острым мечом, с неприступной горой, с бурным потоком, со всем, с чем он достоин сравнения. Однако в одном из бейтов ты сравнил его со сводником». Ал-Фарйак удивился: «Как это возможно? Как может эмир быть сводником?» «Да, да, ты сказал, что он щедро одаряет деньгами, дорогими вещами и невинными девушками. А еще ты назвал его в одном месте Мухаммадом, а в другом Махмудом {92}, хотя он не носит ни то, ни другое имя. И из-за допущенных тобой ужасных ошибок он лишает тебя права видеть его». Ал-Фарйак начал оправдываться, говоря, что у поэтов принято не скупиться на похвалы, прибегая при этом к метафорам и к другим оборотам речи, что в его касыде не сказано ни одного дурного слова о восхваляемом. Но привратник оборвал его: «Я высказал тебе все, и не пытайся после этого являться на глаза нашему многоуважаемому эмиру».