Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 2

7. Окончив все обвинения в военно-историческом отношении, которых справедливость здесь обнаружена, г. Полевой переходит к изустным преданиям и рассказывает историю о Хвостове и Давыдове по-своему , называя рассказ Ф. Б. небылицею и чем-то вроде сказки о Бове королевиче . Авторитет г. Полевого тот, что он был в то время в Сибири. Позвольте не верить вам, г. Полевой. Когда Хвостов и Давыдов были в Сибири, вам было девять лет от рождения, вы никак не могли знать о ходе дел военных или политических [600]. Из каких источников почерпал свои известия г. Полевой, который преважно свидетельствует собою, говоря: «Мы сами были тогда в Сибири!» От кого мог слышать о подобных делах девятилетний мальчик? Мы же ссылаемся на всех товарищей и сослуживцев, что о Хвостове и Давыдове точно так рассказывали, как напечатано в «Воспоминаниях». Ведь «Воспоминания» не история. В «Воспоминаниях» припоминается о том, что рассказывали в свое время и что всех тогда занимало. Впрочем, рассказ, находящийся в «Воспоминаниях Ф. Б.», подтверждается современным письмом В. М. Головнина к адмиралу П. И. Рикорду, напечатанным в конце 2‐го тома «Воспоминаний» (стр. 250 и 251), и точно так же рассказывал нам это дело почтеннейший адмирал П. И. Рикорд, при соредакторе и сотруднике «Сев[ерной] пчелы» Алексее Николаевиче Грече, когда уже печатались «Воспоминания». Кому верить, общему ли мнению и самовидцам-современникам В. М. Головнину и его высокопревосходительству Петру Ивановичу Рикорду, или г. Полевому? Уж лучше поверить общему мнению и двум столь почтенным лицам, каковы В. М. Головнин и П. И. Рикорд. Когда идет дело о морских офицерах, то мы верим адмиралам, очевидцам и современникам. Г. Полевой, приводя все обвинения юридически, по пунктам , начиная свои небылицы о Хвостове и Давыдове, говорит: «Начинается тем, что Р я занов не Р е занов». А зачем же вы сами, г. Полевой, называете его Р е зановым, а не Р я зановым? В вашей автобиографии, т. е. в книге «Очерки русской литературы » , в статье «Несколько слов предварительно», на стр. XXVII, вы пишете: «Напрасно мирил и ладил дело Н. П. Ре занов, зять Шелехова, бывший впоследствии камергером, обер-прокурором и потом послом в Японию(и)». Зачем, г. Полевой, ставить это в ошибку , когда вы, бывшие в Сибири , так же пишете фамилию Р е занова? В письмах В. М. Головнина к П. И. Рикорду, в приложениях ко 2‐му тому «Воспоминаний», также говорится везде о Р е занове, а не о Р я занове.

8. Г. Полевой насмехается и шутит над тем, что в «Воспоминаниях» ссылаются на рассказы маршала Сюшета и прусского майора Коломба. Что ж тут смешного? Полководцы и опытные воины охотно рассказывают о битвах, в которых они участвовали, для наставления молодых офицеров. Притом вы, г. Полевой, поступили несправедливо, приводя при каждом вашем ложном обвинении мнимые ссылки Ф. Б. на Сюшета и Коломба. Ф. Б. ссылался на них только в том , что и французы, и пруссаки дрались храбро при Иене и Ауерштедте, а в других делах Ф. Б. ссылался на книги, выписывая заглавия и указывая на страницы. Г. Полевой удивляется, как мы могли противоречить Биньону на счет мнения его о Питте. Вероятно, г-н Полевой столько же знает Питта, сколько Биньона. Пусть г. Полевой прочтет в «Revue des Deux Mondes» 1845 года статью о политических мужах Англии, а в том числе и о Питте. Надобно, однако ж, знать язык, а читатели «Северной пчелы», может быть, вспомнят, что в этой газете уже обнаруживали познания г-на Полевого во французском языке. Переводя отрывок из Барантовой «Истории герцогов бургундских» [601], г. Полевой vaisselle ( посуду ) называл бельем , вывел на сцену сиров Барских , и т. п. А грипусье ? Ужели вы забыли это милое грипусье (т. е. gris-poussière, тогдашний модный цвет), от которого несколько месяцев хохотала читающая публика [602]! Г-ну Полевому кажется непостижимым , что Питт не доверял правительству, учрежденному во Франции Наполеоном, и советовал союзникам не прежде мириться с ним, как учредив в ней правительство миролюбивое , чуждое войны и завоеваний, что, впрочем, и сбылось в 1814 году. Виноват ли Ф. Б., что г-ну Полевому кажется все это мудреным !

9. Г. Полевой говорит, что в «Воспоминаниях» встречаются беспрестанно небрежности языка, не указывая, однакож, на них , и намекает, что это случилось по причине отсутствия Н. И. Греча, который бы поправил эти небрежности. Когда дело идет о языке , не вам бы, г. Полевой, говорить, а не нам бы слушать! Конечно, другой скорее заметит небрежность или обмолвку в языке, нежели сам автор, и Ф. Б. не только не спорил, что Н. И. Греч лучше его знает язык, но даже за честь поставляет себе называться его учеником, и весьма был бы рад, если б Н. И. Греч мог пересмотреть каждое его сочинение. За двадцать лет пред сим даже все первоклассные авторы просили друзей своих пересматривать вперед их сочинения и делать заметки, потому что, как выше сказано, у самого автора может ускользнуть то, что другому бросается в глаза. Все писания г-на Полевого, когда он был сотрудником «Северной пчелы», выправлял не один Н. И. Греч, а и Ф. Б., и Алексей Николаевич Греч, и даже корректоры. Ссылаемся на всю редакцию «Северной пчелы» и на рукописи г-на Полевого, хранящиеся у нас. Слог у г. Полевого есть, в этом мы не спорим, а напротив, отдаем ему охотно справедливость, но правильности в языке нет и не бывало , что даже доказывает и критика на «Воспоминания».

Теперь предстоит вопрос: что заставило г. Полевого вооружиться противу «Воспоминаний» Ф. Б. с таким ожесточением, что он даже искажает текст, переиначивает смысл в целых периодах и навязывает на автора то, чего он вовсе не думал? Вот где le pot aux roses [603]! В «Воспоминаниях» Ф. Б. сказано (стр. 246): «Есть у нас драмы, и даже некоторые из них очень хорошие, но русской трагедии в новом вкусе нет . Нет ничего такого, что бы мы могли поставить, хотя на низшей ступени, за “Валленштейном”, “Орлеанскою девою”, “Вильгельмом Теллем”, “Дон Карлосом» Шиллера, “Эгмонтом” и “Гецем фон Берлихингеном» Гёте. Терпенье, подождем!» Кто дерзнул поставить г. Полевого ниже Шиллера и Гёте? Это разгневало ужасно г. Полевого, и он приплел к «Воспоминаниям» все сказанное Ф. Б. в фельетонах «Северной пчелы» о нынешних драмах, писанных якобы стихами, пятистопными ямбами, а в самом деле рубленою и крошеною прозою, и, перемешав все эти суждения, восклицает: «Кончено с русской(ю) драмой(ю)! Внимайте вы все, Кукольник, Хомяков, Розен, Ободовский, Муравьев, Гедеонов, Полевой, Ротчев» и проч. Зачем вы призываете других внимать, когда догадываетесь, что дело идет о вас , г. Полевой? Зачем вмешали вы сюда С. А. Гедеонова! Он написал только одну драму, и прозою [604]; Ф. Б. именно часто благодарил его в «Сев[ерной] пчеле» [605], и, что всего важнее, драма г-на Гедеонова появилась на сцене, когда «Воспоминания Ф. Б.» уже оканчивались печатанием. В «Воспоминаниях» сказано, что есть драмы хорошие , и точно есть: «Рука Всевышнего отечество спасла» и «Скопин Шуйский» [606]хорошие драмы, потому что г. Кукольник поэт. Его драма «Торквато Тассо» [607], хотя и писана не для сцены, но очень хороша. У г. Кукольника есть и талант, есть и мысль, и чувство; и вся беда в том, что он слишком много, слишком скоро пишет и не внемлет ничьим советам. Г. Ободовский только переводит, и переводит прекрасно; он написал одну драму, и премиленькую [608]. Драм, сочиненных гг. Розеном и Ротчевым, мы не видали [609], а драмы г. Хомякова и драму г. Муравьева вы же хулили, г. Полевой. Вы написали, т. е. выкроили из польской драмы и повести де Местра, одну только хорошую драму: «Параша Сибирячка», и мы отдавали вам, отдаем и будем отдавать за нее полную справедливость.