Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

Его высочество цесаревич, по особенной любви к своим уланам, приказал выдавать офицерам порционные, т. е. столовые, деньги из собственных сумм. Мы не брали этих денег, не из гордости, но потому, что на первых порах у каждого из нас водились кой-какие деньжонки и в походе негде было их тратить. По прибытии в Ригу этих порционных денег накопилось до семи тысяч рублей ассигнациями, и полковой командир, полковник Чаликов, намеревался раздать их в офицерские эскадронные артели или, если кому угодно, на руки. До Риги шел с нами при полку майор Притвиц, жестоко израненный в голову при Аустерлице. Он беспрерывно страдал, и мы мало его знали. В Риге болезнь его дошла до того, что он начал мешаться в уме. Надлежало его оставить. Он был отец семейства и человек небогатый; офицеры согласились отдать ему порционные деньги, все 7 000 рублей, что и было исполнено. Его высочество был в восхищении от этого поступка офицеров и хотел знать, кто первый подал к этому мысль. Никто не сознавался. Это еще более тронуло его высочество цесаревича. «Господа, – сказал он нам, – я люблю, когда вы откровенно сознаетесь мне в ваших шалостях, но в этом случае охотно прощаю вам ваше запирательство ! Всех вас прижимаю к сердцу в лице вашего полкового командира!» Его высочество со слезами на глазах прижал к груди своей и расцеловал полковника Чаликова. «Каковы, каковы молодцы!» – примолвил он. Эти слова: «каковы» и «каков» его высочество имел привычку повторять и в хорошем, и в дурном смысле, когда бранил и когда хвалил. «Фонтеры-понтеры!» – отвечал полковник Чаликов. Это были слова, которые не сходили у него с языка. После, когда он был произведен в генерал-майоры, Чаликов прибавил к своим любезным: «Фонтеры-понтеры, дери-дёром, Чаликов генерал-майором!» Предобрый, прелюбезный, превеселый и презабавный человек был Чаликов! Он жизнь принимал как шутку, в самые серьезные дела умел вплесть острое словцо, и, хотя на глазах его высочества нелегко было управлять полком, и притом таким лихим, каков был наш полк, Чаликов умел кстати вытерпеть и кстати отшутиться и пользовался всегда благосклонностью его высочества. Офицеры и солдаты искренне любили Чаликова, потому что он был человек добродушный и снисходительный и, когда только мог, всегда защищал нас перед его высочеством, выручал из беды и сам никогда не жаловался. «Вы, сударь, сегодня не были у развода», – говорил Чаликов офицеру. «Виноват, заспал!» – «Стыдно, сударь; чтоб вперед этого не было, а не то насидитесь на гауптвахте… фонтеры-понтеры, дери-дёром, Чаликов генерал-майором!..» – отвернулся, и дело кончено.

Рыхлый лед на Двине едва держался, и поверху во многих местах стояла вода. Испробовав крепость льда, мы перешли Двину поодиночке . Сперва перешли трубачи и, пока переходил полк, играли переправу . На берегу была бездна народа – почти вся Рига. Городская конная и пешая гвардия и сословие шварцгейптеров [1035], в мундирах и верхом, провожали нас чрез город, шествуя церемониально перед полком. По всем улицам, чрез которые мы проходили церемониальным маршем, окна в домах были открыты, и в окнах стояли дамы. Мы были в парадной форме, с султанами. Уланский полк с пиками и значками был тогда редкое, невиданное зрелище. Из некоторых окон бросали нам цветы, которые мы ловили на лету и салютовали саблей за подарок. Полк молодецки прошел чрез Ригу, и как ни тесны улицы, но мы заставляли лошадей наших прыгать и делать курбеты… Вспоминаю об этом, потому что и теперь весело, когда припомнишь, – и что лошадь моя чуть не сломила себе ноги́, а мне шеи, вскочив на стену, в лансаде [1036]…

В Митаве повторено все то, что было в Риге, с тою лишь разницею, что на бале, данном дворянством, между молодыми курляндскими дворянами и нашими офицерами утвердились тесная дружба и братство. Курляндцы вообще лихие ребята и вовсе не похожи, ни образом жизни, ни правилами, ни обычаями, на остзейцев [1037]и даже на нынешних немцев. Древние рыцарские обычаи, т. е. удальство, молодечество, гостеприимство, презрение к торгашеству, твердость в слове, страсть к поединкам, к псовой охоте, к разгульной жизни, перешли в Курляндию посредством тесной связи ее с старинною Польшею, сохранившею феодальность прав и феодальные нравы до последнего своего издыхания. Многие из молодых курляндских дворян несколько переходов провожали верхом новых своих друзей-офицеров и ночевали вместе на квартире. Поселяне в Курляндии, также латыши, трудолюбивы и промышленны и могли бы быть богаты, если б в Курляндии все пути к приобретению достатка крестьянами не были запружены жидами, которых здесь почти столько же, относительно к христианскому народонаселению, сколько и в польских провинциях. Приняв за правило, чтоб при обвинении человека исследовать прежде побудительные причины к проступку, я уже с давнего времени простил евреям бόльшую часть их прегрешений и по убеждению должен извинить их во многом. Мы браним жидов за то, что они не весьма разборчивы в средствах к приобретению денег и чуждаются землепашества, предпочитая ему бедность и праздность. Правда, нельзя этого похвалить, но если мы, положив руку на сердце, исследуем наше обращение с евреями, то должно сознаться, что не одни жиды в этом виноваты. Что значит жид без денег и что значит жид с деньгами? Бедного жидка последний бобыль не впустит на свой двор, а богатого жида знатные и сильные люди принимают в своем кабинете, а чиновный народ дает ему почесть, не справляясь, каким образом он приобрел богатство и как вел свою торговлю или спекуляции. Деньги заменяют евреям все возможные привилегии: это их Magna Charta [1038]! А как жиду пуститься на землепашество, которое в выгоднейшем своем результате представляет одну возможность пропитания семейства! Когда в провинциях, возвращенных от Польши, можно было евреям брать в аренду дворянские и даже казенные имения, многие евреи занимались сельским хозяйством, но чтоб еврей сам был хлебопашцем – это дело весьма мудреное. По их вероучению, израильтянин должен орошать потом чела своего только землю Израиля. Итак, надлежало бы начать преобразование евреев с просвещения их европейскими идеями [1039] [1040]. Это одно лекарство от закоренелых предрассудков, оказывающее свое действие только в другом поколении. Этим средством Франция до такой степени преобразовала народ Израиля, что теперь там нет уже евреев, а есть только триста тысяч французов веры Моисеевой, по выражению Виктора Гюго [1041].

Митава [1042]в то время была сколком польских городов. Огромные пространства, много пустырей, много домов деревянных, множество жидов-факторов [1043], толпы разносчиков и разносчиц (евреев и евреек) различных товаров по улицам и по домам, шум и обилие в трактирах, нищета в предместьях, грязь по колени, – но всюду жизнь и движение. В жилах курляндцев течет кровь, а не сыворотка! Курляндские женщины – прелесть, и красавиц множество во всех сословиях, даже между крестьянками.