Джеймс Купер - На суше и на море. Сатанстое (сборник)

– Благодарение Богу, мистер Бельстрод прибыл вчера благополучно сюда; он очень желал вас всех видеть, как только вы будете здесь! Если хотите, я проведу вас к нему!

Мы, конечно, обрадовались, и нас проводили в комнату Бельстрода; майор принял нас в высшей степени сердечно, много говорил о печальном исходе кампании, о горьком разочаровании и об оскорблении, нанесенном английскому самолюбию; мы со своей стороны осведомились о его ране, которая, к счастью, оказалась пустяковой и в худшем случае могла заставить похромать его недели две-три, не больше.

– Не правда ли, Корни, – сказал он мне, когда другие ушли и мы с ним остались одни, – я ловко устроился, приказав отвезти меня сюда? Лучшего лазарета трудно и придумать. Теперь нашему благородному соперничеству открыто широкое поле действий, и если мы с вами покинем этот дом, не узнав истинных чувств к нам мисс Аннеке, то, значит, оба мы такие дураки, которые заслуживают быть обреченными на безбрачие на весь остаток своих дней! Ведь редко представляется более удобный случай овладеть сердцем девушки, чем нам с вами теперь!

– Признаюсь, мне данный случай не представляется очень удачным! – проговорил я. – Аннеке сейчас настолько встревожена за себя и за других, что ей не до нежных чувств; она думает теперь совсем о другом!

– Ах, Корни, сразу видно, что вы совершенно не знаете женщин! Может быть, вы были бы правы, если бы дело пришлось только сейчас начинать, но когда уже раньше было сделано начало, то, говорю вам, при этих условиях девушка становится мягче, доступнее; не больше, как через неделю, дело должно выясниться. И если я буду счастливым избранником, то могу вас заверить, Корни, что вы найдете во мне самое нежное сочувствие, точно так же, как я уверен в нем в противном случае. Впрочем, после этого злополучного поражения под Тикондерогой я примирился с поражениями!

Я не мог удержаться от улыбки, слушая это странное рассуждение о наших шансах на успех.

– Я не совсем вас понимаю, Бельстрод, – сказал я, – и почему вы данные условия считаете очень благоприятными?

– Да как же, друг мой! – воскликнул майор. – Аннеке, несомненно, любит одного из нас двоих. Что она любит, за это я готов положить руку в огонь: все в ней дышит любовью: и взгляд, и улыбка и вспышки румянца; и любит она непременно одного из нас. Я буду откровенен с вами, Корни, и не скрою, что, кажется, она предпочитает меня; но вместе с тем я готов поклясться, что и вы, со своей стороны, тоже думаете относительно себя!

– Вы ошибаетесь, мистер Бельстрод, могу вас заверить, подобной самонадеянности во мне нет.

– Ну да, конечно! Вы не достойны любви Аннеке Мордаунт; вы никогда не допускали мысли, чтобы она могла полюбить такое незначительное, жалкое существо, как вы, и тому подобное. Не правда ли? Да ведь, в сущности, я могу сказать то же самое, а в глубине души оба мы рассчитываем на ее любовь, не то мы не стали бы все это время вертеться около нее и ждать чего-то!

– Вы, может быть, имеете какие-нибудь основания рассчитывать на ее взаимность, но я, повторяю, не имею ни малейшей уверенности в ее расположении ко мне!

– Мои основания! Это просто мое самолюбие, известная доля которого должна быть у каждого человека, как для его собственного самоудовлетворения, так и для спокойствия духа. Надежда неразлучна с любовью, а надежда порождает самоуверенность. Рассуждение мое очень простое: я ранен. Прекрасно! Ранен в бою за родину и моего короля, это весьма почетно; меня приносят сюда на носилках в присутствии моей возлюбленной; она наглядно видит доказательство тех опасностей, которым я добровольно подвергал себя, и считает мое поведение геройским, как я надеюсь. И вы думаете, что всего этого недостаточно, чтобы подействовать на женщину и заставить ее высказаться в мою пользу? Разве вы не знаете, как быстро тают женские сердца на огне сострадания, чувствительности и великодушия, и когда они ухаживают за вами во время болезни, то из десяти случаев девять – их сострадание и сочувствие переходят в любовь. Моя рана – это мастерский прием, могу вас заверить, и я недаром к нему прибегнул, но согласитесь, что в любви, как и на войне, всякие хитрости допустимы!

– Я вполне понимаю вашу политику, Бельстрод, но не могу понять вашей откровенности. Конечно, вы можете быть уверены, что я не злоупотреблю ею! Я готов согласиться с вами, что ваша рана является большим козырем в вашей игре, но чем я могу похвалиться против вас?

– Чем? Ролью защитника, и эта роль, могу вас заверить, Корни, может очень многое сделать! Это проклятое нападение индейцев, говорят, довольно серьезное на этот раз, может в течение нескольких дней держать наших барышень в страхе, оно для меня крайне невыгодно, но зато очень выгодно для вас, потому что раненый совершенно стушевывается перед человеком, подвергающимся опасности быть убитым с минуты на минуту. Эта роль защитника превосходная, и я советую вам, по дружбе, использовать ее как можно лучше. Я не таюсь от вас, Корни, и честно говорю вам, что решил как только можно лучше использовать свою рану.

Трудно было не рассмеяться такому дружескому совету, по-видимому вполне искреннему. Проболтав с ним еще около получаса, я с ним простился, пожелав спокойной ночи.

– Не падайте духом, Корни! – сказал майор, пожимая мне руку. – Пользуйтесь своими преимуществами, как знаете и как умеете, потому что, повторяю вам, я, со своей стороны, сделаю то же самое! Таким образом будут состязаться мужество в прошедшем с мужеством в настоящем. Не будь я лично заинтересован, никому в мире не пожелал бы так от души удачи, как вам, мой добрый друг!

И действительно, я чувствовал, что Бельстрод говорит правду; при этом я видел также, что он чувствует себя уверенным в успехе.

Выйдя от него, я прошел в гостиную и по счастливой случайности застал там Аннеке одну. Гурт уговорил Мэри выйти пройтись вместе с ним по двору, а Дирк и мистер Вордэн совещались с хозяином дома и местными колонистами, укрывшимися в форте.

Под впечатлением разговора с Бельстродом я решил воспользоваться этим счастливым случаем. Его рана меня сильно тревожила; я сознавал, что это большой козырь в его руках и что жалость всегда играет большую роль в чувствах женщины. Что я, собственно, говорил Аннеке во время этого разговора, я едва помню, но во мне говорило самое горячее, самое искреннее чувство; мне хотелось так много сказать, так много выяснить, что вначале Аннеке не имела возможности вставить слово, но я видел, что она была взволнована и растрогана и слушала меня внимательно и благосклонно; когда я рискнул взять ее руку, она не отняла ее у меня; тогда я нашел такие слова, которые вызвали слезы у нее, и она наконец ответила: