Джеймс Купер - На суше и на море. Сатанстое (сборник)

– Ну конечно! Это несомненная справедливость, а то как же иначе уравновесить расходы так, чтобы каждый получил свое?

– Мне кажется справедливым, если отец дает каждому из своих детей столько, сколько он считает нужным им дать, и если он почему-либо желает дать моему брату несколько сот фунтов стерлингов больше, чем мне, то на то его воля, и я не вправе претендовать на это: он хозяин своим деньгам и может располагать ими, как ему угодно.

– Сотни фунтов стерлингов! Да это громадные деньги! – убежденно воскликнул он. – Если ваши родители тратили на вас такие суммы, то вы тем более обязаны отплатить им той же монетой. Почему, например, не открыть бы вам школу?

– Открыть школу?

– Да, вы, конечно, могли бы взять школу мистера Вордэна, но теперь она в моих руках, и я ее не отдам; но в школах чувствуется большой недостаток почти везде – это занятие в высшей степени почетное.

– Неужели вы в самом деле думаете, что человек, который со временем будет владельцем Сатанстое, ничего лучше не может сделать, как стать школьным учителем? Вы, вероятно, забыли, что и мой отец, и мой дед были офицерами!

– Что же из того, я все-таки не вижу никакого лучшего дела. Ну, уж если у вас такие утонченные взгляды, то попросите место профессора или преподавателя в Нью-Джерси. Сын губернатора выхватил у меня это место, что называется. Я чуть было не получил такое место, но мне перешли дорогу и увели из-под носа.

– Сын губернатора? Да вы шутите, мистер Ньюкем?

– Это святая истина! Кстати, почему вы называете ферму вашего батюшки столь непристойным словом «Сатанстое» (Чертов Палец)? Это слово неблагозвучное, неблагоприличное, и вы произносите его даже в присутствии вашей матери!

– Но и мать моя сотни раз на дню произносит его при своем сыне! Что вы в этом видите дурного?

– Что дурного? Да, во-первых, оно богохульственно, противно религии, затем простонародно и вульгарно и, наконец, противно истине! Злой дух не имеет пальцев на ногах: он козлоногий.

Вот образец взглядов и мыслей Язона, который я привел для того, чтобы впоследствии было легче сделать сравнение его взглядов с его поступками.

Со времени моего возвращения из колледжа Дирк и я были положительно неразлучны: то я гостил у него, то он у нас. Оба мы достигли теперь полного физического развития, и к девятнадцати годам мой приятель стал настоящим геркулесом. Стройности и красоты форм юного Аполлона у него не было, но он был светел лицом, белокур, голубоглазый и мог даже быть назван красивым; только в фигуре и движениях его сказывалась присущая ему тяжеловатость и неповоротливость, ум его также отличался той же тяжеловатостью и медлительностью, хотя Дирк был не глуп и, кроме того, честен, добр и храбр, как бойцовый петух.

Язон был совершенно иной. Он также был рослый детина, но угловат, жилист и костист, походка же и манеры его были так неуверенны, так неопределенны, что их можно было назвать разгильдяистыми или вихлястыми, хотя он в действительности был весьма силен, так как до двадцати лет был работником на ферме. Он был деятелен, хотя этому трудно было поверить, глядя на его разгильдяйство. Любую мысль он схватывал и улавливал гораздо быстрее Дирка, но схватывал ее не всегда верно, тогда как молодой голландец, хорошенько пораздумав, всегда улавливал самую суть. Рассердить Дирка было очень нелегко, но когда это удавалось, то он становился ужасен.

Не знаю, следует ли мне говорить о себе, но я сделаю это насколько возможно объективно. Выросши на воле, я был силен, деятелен, красиво сложен и, говорят, весьма не дурен собой. В детстве мы не раз мерились силой с Дирком, и тогда я постоянно одерживал верх, но теперь победа всегда оставалась бы за ним, и если бы не моя ловкость и проворство, то лучше было бы мне вовсе не мериться с ним силой. Я был не зол, доброжелателен к моим ближним, а к деньгам не питал особенного пристрастия, хотя и умел ценить их.

Все это я сказал, чтобы нарисовать читателю портреты трех главных действующих лиц, фигурирующих в настоящем рассказе.

Мне только что исполнилось двадцать лет, когда я с Дирком впервые отправился знакомиться с городом Нью-Йорк.

Хотя расстояние от нас до этого города было всего двадцать пять миль, все же поездка в Нью-Йорк считалась чем-то необычайным. Отец мой бывал там раза четыре в год, и про него по этому случаю говорили, что он непоседа и его никогда нельзя застать дома. Мы с Дирком отправились вскоре после Пасхи. В это время многие семьи из окрестностей столицы съезжались туда, чтобы побывать в церкви Святой Троицы на торжественных богослужениях, подобно тому как евреи на Пасху отправлялись в Иерусалим. Я должен был остановиться у своей тетки миссис Легг; у Дирка также были в Нью-Йорке родственники, которые рады были его приютить. Для того чтобы отправиться вместе со мной, Дирк приехал к нам за несколько дней до дня нашего отъезда, и все это время прошло у нас в сборах и хлопотах.

Отец припас для нас двух превосходных коней, а заботливая матушка встала чуть свет, чтобы разбудить нас пораньше и раньше отправить в дорогу: она хотела быть уверенной, что мы прибудем на место до наступления ночи.

По милости Божьей грабителей на больших дорогах тогда не существовало, но были иные опасности в дороге, а именно мосты. Последние далеко не все были в надлежащем порядке, и дорога делала такие крюки, что нетрудно было заблудиться и проплутать иногда несколько дней в долине Харлема, беспредельной пустыне, расстилавшейся на громадное пространство и лежащей всего в семи-восьми милях от столицы.

С первым лучом солнца мы выехали из Сатанстое. Дирк был удивительно в духе, и мы без умолку болтали по дороге, как две пансионерки; никогда еще я не видел моего приятеля столь общительным. Не отъехали мы и одной мили от дома, как он сказал:

– А знаешь, Корни, чем наши папеньки были заняты последнее время?

– Нет, не имею ни малейшего представления!

– Неужели? Так ты не знал, что они подали губернатору коллективное прошение об утверждении их в правах собственности над землями, приобретенными ими от могавков во время последней кампании, которую оба делали вместе с офицерами милиции!

– Это для меня совершенно ново! – воскликнул я. – И я, право, не понимаю, почему они делали из этого секрет!

– Почему? Может быть, для того, чтобы об этом не пронюхали янки! Ведь ты знаешь, что мой отец не выносит, чтобы какой-нибудь янки совал нос в его дела!

– Но как же ты узнал об этом, Дирк?

– Мне сказал сам отец; мы курим вместе и беседуем, и тогда он мне говорит все!

– Я начал бы сразу тоже курить, если бы знал, что это верное средство узнать все, что мне хотелось бы знать! – заявил я.