Джеймс Купер - На суше и на море. Сатанстое (сборник)

– Да, трубка многому содействует! – заметил Дирк.

– По-видимому, так, если твой отец открывает тебе свои мысли и секреты в то время, когда вы курите свои трубки друг против друга. Но где же находятся эти земли? – спросил я.

– Вблизи земли могавков, подле Гемпширских концессий!

– И много там земли?

– Сорок тысяч акров, из которых часть составляют те жирные луговые пастбища, к которым так льнут все голландцы!

– И твой отец вместе с моим совместно купили эти земли, говоришь ты?

– Да!

– Сколько же они за них заплатили?

Дирк не спешил с ответом на этот последний вопрос; он не торопясь достал из кармана свой портфель с замочком, долго возился над замком прежде, чем ему удалось открыть, так как тряска в седле мешала ему, и в конце концов разыскал бумагу, которую и передал мне.

– Вот список тех предметов, которые были вручены индейцам в уплату за землю! Я снял копию; кроме того, пришлось еще уплатить несколько сот фунтов стерлингов правительству и его служащим взятку!

Я принялся читать вслух этот список: «Пятьдесят одеял с желтыми каймами, десять чугунных котлов вместимостью по четыре галлона каждый, сорок фунтов пороха, семь ружей английских, двенадцать фунтов бус, пять галлонов ямайского рома высшего качества, двадцать музыкальных рожков, три дюжины томагавков английского производства высшего качества».

– И это все! – воскликнул я, дочитав список до конца. – Скажу по совести, что сорок тысяч акров превосходной земли недорого обходятся в колонии Нью-Йорк! Ведь все это обошлось не дороже двухсот долларов, считая в том числе и ром, и томагавки высшего качества.

– Ровно двести сорок два доллара уплачено за все эти предметы! – сказал с уверенностью Дирк. – Я это видел по счетам!

– Недорого, – заметил я. – И вероятно, ружья, ром и остальные предметы обмена были из специально изготовленных для этой цели!

– Нет, Корни, ты возводишь напраслину на наших родителей: они люди честные и справедливые!

– Тем лучше и для них, и для нас с тобой! Но скажи на милость, что же они будут теперь делать с этой землей?

Дирк возился со своей трубкой, которую старался раскурить, и ответил не сразу.

– Прежде всего ее надо будет разыскать, – сказал он. – После того как концессия утверждена и бумаги выправлены, необходимо отправить кого-нибудь разыскать эти земли. Я слышал об одном фермере, приобретшем в тех краях концессию в десять тысяч акров, который вот уже пять лет не может найти своего участка!

– Так, значит, наши старики намерены отправиться на розыски своей земли, как только позволит время года?

– Не спеши так, Корни, не спеши! Всегда ты забегаешь вперед! Так же думал поступить твой отец, потому что в его жилах течет галльская кровь. Но мой отец рассудил подождать до будущего года и отправить нас двоих; к тому времени война, вероятно, так или иначе окончится, и тогда нам будет легче разобраться во всем.

Такая перспектива мне очень улыбалась, равно как и перспектива унаследовать в будущем еще двадцать тысяч акров хорошей земли сверх нашей фермы Сатанстое; мы оба сожалели лишь о том, что эта экспедиция будет отложена на год. Война, о которой упомянул Дирк, разгорелась перед самой нашей поездкой в Нью-Йорк. Какой-то господин Вашингтон из Виргинии был захвачен в плен вместе со своим небольшим отрядом в маленьком форте вблизи французской территории на берегах Огайо, впадающей в Миссисипи. По-моему, совершенно не стоило вести войну из-за таких медвежьих углов; но меня об этом не спросили.

В Кингбридже мы остановились пообедать, рассчитывая поужинать в Нью-Йорке. Пока нам подавали обед, я прошел с Дирком к Гудзону полюбоваться этой прекрасной рекой, и Дирк, часто переправлявшийся через нее, стал указывать мне на ее красоты.

– Видишь, Корни, на берегу реки, у залива, дом с лужайками и большим огородом? Видишь, какое это солидное каменное здание? Правда, оно несколько мрачное, потому что построено из дикого камня и не выбелено! Это Лайлаксбуш (Сиреневый Куст), принадлежащий двоюродному брату моей матери, Герману Мордаунту, сыну майора английской армии Мордаунта, женившегося на дочери богатого голландского негоцианта.

Я лично слышал только об этом Германе Мордаунте, что он был весьма состоятельный человек и принят в лучшем обществе.

– Но раз этот Герман Мордаунт кузен твоей матери, Дирк, то ты, вероятно, не раз бывал в Лайлаксбуше?

– Да, пока была жива супруга Германа, я с моей матушкой ежегодно ездил туда летом; теперь она умерла, но я еще время от времени бываю в доме.

– Почему же ты теперь не заехал к твоим родственникам? Они могут обидеться, узнав, что ты здесь, в двух милях от их поместья, обедаешь в гостинице! Необходимо, по крайней мере, послать им хоть извинительную записку!

– Ах, Корни, всегда ты так поспешен! Никто решительно не обидится, и извиняться нам нет никакой надобности. Герман Мордаунт со своей дочерью сейчас не в Лайлаксбуше; они постоянно проводят зиму в Нью-Йорке и возвращаются сюда только после Троицы!

– Черт возьми! Да это настоящие аристократы! Великие особы! Дом в городе и дача за городом! Да после того я, право, не знаю, можно ли было нагрянуть к ним обедать, не предупредив и не получив приглашения!

– Ты шутишь, Корни! В дороге какие церемонии! Герман Мордаунт принял бы нас с распростертыми объятиями, и я, конечно, предложил бы тебе заехать к ним, если бы не знал, что в настоящее время вся семья в Нью-Йорке. После Троицы Герман Мордаунт и Аннеке поспешат сюда наслаждаться ароматом цветущей сирени и роз.

– Так у господина Мордаунта есть дочь мисс Аннеке? Сколько ей может быть лет теперь?

Взглянув на Дирка, я заметил, что при последнем моем вопросе он заметно покраснел, и лицо его положительно сияло, когда он мне ответил:

– Ей минуло семнадцать, и знаешь, Корни, Аннеке одна из самых хорошеньких девушек колонии, притом так же мила и добра, как и хороша!

Я был крайне удивлен живостью, с какой говорил о своей кузине Дирк; мне никогда не приходило в голову, чтобы этот славный, добродушный парень мог влюбиться. Я был глубоко убежден, что Дирк лучший и искренний из друзей, но мне казалось невероятным, чтобы он мог испытать любовь. Между тем Дирк на моих глазах совершенно преобразился, но я и теперь не придал этому большого значения.

– Так, значит, эта прелестная особа твоя кузина?

– Да!

– В таком случае, надеюсь, ты представишь меня ей! Не правда ли?

– Я желал бы, чтобы ты ее видел, – сказал Дирк, – прежде чем вернешься домой, и постараюсь это устроить. А теперь нам пора вернуться в гостиницу, не то наш обед будет совсем холодный!

Обед этот состоял, по обыкновению, из вареной ветчины, яиц, полусырого бифштекса, разных закусок, яблочного торта и сидра, обед вкусный и сытный, и я предпочитаю его всяким рагу, даже черепашьему супу, которым славится Нью-Йорк.