Джеймс Купер - На суше и на море. Сатанстое (сборник)

В антракте между трагедией и водевилем актеры вышли в зал, где их стали осыпать восторженными похвалами; у Аннеке горели глаза, и вся она сияла восторгом и радостью, восхваляя Бельстрода и осыпая его комплиментами. Этот успех, по-видимому, сослужил ему хорошую службу, подумал я, к немалому моему огорчению, но, благодарение Богу, раздался звонок, и актеры отправились переодеваться.

Во время антракта зрители обходили ложи знакомых, обмениваясь впечатлениями. Я зашел в ложу моей тетки, которая также была довольна спектаклем. Дядя нашел, что Марция обучалась своей роли у какой-нибудь маркитанки, но Катон был вполне удовлетворителен.

– Кстати, Джен (так звали мою тетку), – обратился он к жене, – говорят, что этот Бельстрод женится на прелестной дочери Германа Мордаунта и что вскоре она будет леди Бельстрод.

– Весьма возможно, – ответила тетка. – Отец Германа Мордаунта был из хорошей английской семьи, хотя и беден, как Иов. Но он женился на богатой голландской наследнице, а сам Герман, по его примеру, также женился на очень богатой наследнице, хотя и английской, так что все эти богатства теперь унаследует Аннеке. Это весьма завидная невеста.

Так, значит, это было дело решенное, и только теперь я почувствовал, какую боль мне причинило это известие и как в течение одной недели мое бедное сердце успело привязаться к этой девушке.

Началась вторая пьеса, она показалась мне возмутительно тривиальной, но и в ней Бельстрод, игравший роль слуги, играл превосходно; пьеса эта пользовалась большим успехом в Лондоне, и мнение столицы, очевидно, должно было быть решающим. Но я с радостью увидел, что личико Аннеке становилось серьезным и что она не находила в этой пьесе никакого удовольствия. Едва успели опустить занавес, как она поспешила уйти из ложи.

На улице к нам присоединилось несколько барышень – подруг Аннеке; все они громко и шумно восхищались пьесой, но Аннеке и Мэри Уаллас упорно молчали. Все наше маленькое общество вернулось к Мордаунтам, где мы должны были ужинать; когда уже садились за стол, появился Бельстрод, сияющий и торжествующий.

– Согласитесь, что Марция была весьма прилична! Но могу вас заверить, что был момент, когда я как режиссер был весьма неспокоен!

– Да, вам как режиссеру было очень много дел! – довольно сухо отозвался Герман Мордаунт.

– Мисс Мордаунт была так добра, что дала мне понять, что она осталась не слишком недовольна Катоном, и я желал бы знать, каково ее мнение о маленькой пьеске?

– Она позволит мне не сожалеть о том, что у нас нет постоянного театра! – ответила Аннеке. – Я не могла бы этого сказать, если бы сегодняшний спектакль окончился трагедией!

– Весьма сожалею, что наш выбор пал на эту, столь излюбленную в Лондоне пьесу, и если наш выбор оказался неудачным, то прошу вас простить нас на этот раз!

Под конец ужина опять провозглашали тосты, и на этот раз Дирк, молчавший в продолжение всего дня, со свойственной ему искренностью и откровенностью провозгласил здоровье Аннеке Мордаунт.

Это было противно всем правилам приличия и благовоспитанности – пить за здоровье присутствующего лица, – и Бельстрод запротестовал против этого новшества. На бедного Дирка посыпался целый град шуток, и Аннеке прибегнула к единственному средству спасти своего кузена из этого неприятного положения, в свою очередь предложив выпить за здоровье кузена Ван-Валькенбурга. После этого все поочередно стали петь, и тогда Дирк вернул себе всеобщее расположение, спев на простонародном наречии голландскую песенку со столь забавной мимикой и интонацией, что все хохотали от души и простили ему наивную оплошность.

Мне оставалось пробыть еще всего два дня в Нью-Йорке, и с тяжелым сердцем я пошел прощаться с Аннеке и ее отцом.

– Дирк только что сообщил мне, что он едет вместе с вами завтра, – сказал Герман Мордаунт. – Аннеке уезжает уже сегодня с мисс Уаллас в Лайлаксбуш, а я приеду туда к вечеру. Так знаете ли, что вам следует сделать? Выезжайте завтра с рассветом и по пути заезжайте к нам позавтракать. Мы вас долго не задержим, и к ночи вы будете в Сатанстое!

Отказаться от столь милого приглашения было невозможно, и я вернулся к тетке с несколько обиженным сердцем. Прощание так тяжело, когда не знаешь, когда вновь встретишься.

С шести утра Дирк и я были уже в седле. Было прекрасное майское утро, и, когда мы выехали за город, какой-то всадник принялся что есть мочи догонять нас. Это был Язон Ньюкем. Поравнявшись с нами, он был немного разочарован, что его попутчиками были мы: видимо, он рассчитывал на новое знакомство, так как ничего так не любил, как новые знакомства. Не знаю, к каким только ухищрениям не прибегал Язон, чтобы узнать у каждого его секреты, или намерения, или желания, но чаще всего он, конечно, прибегал к самым бесцеремонным расспросам, не допускаемым иногда не только известной деликатностью, но и самой элементарной вежливостью. В данном случае ему очень скоро стало известно, куда мы едем, и вот каким способом:

– Вы рано нынче выехали, господа! Вероятно, у вас на то были очень важные причины!

– Я полагаю! Ведь нас дома ждет ужин!

– Ужин! Да вы, господа, приедете туда к обеду, если только, конечно, не остановитесь в пути.

– И это весьма возможно, – согласился я, шутя.

– А… таки вы думаете остановиться… вероятно, у мистера Ван-Кортланда? Его поместье лежит как раз на реке, так вы заедете к нему?

– Нет.

– О, так, значит, к богатому Филиппсу, его усадьба тоже недалеко, вам совсем немного придется уклониться в сторону!

– Мы свернем дальше!

– Ах, так, значит, вы свернете, я так и думал… да, да… дальше, там поблизости находится усадьба мистера Мордаунта, дочь которого вы вырвали из когтей!.. Роскошнейшая дача… Она носит название Лайлаксбуш, чудесное место!

– Откуда вы знаете все это, Язон?

– Как? Просто расспрашивал всех и каждого направо и налево, – ответил он и тотчас же принялся всеми средствами уговаривать нас, чтобы мы взяли его с собой к мистеру Мордаунту.

Я со своей стороны всеми силами отказывался и отнекивался, но как раз в этот момент выехавший встретить нас мистер Мордаунт подъехал к нам и, видя, что с нами Язон, счел долгом вежливости пригласить и его.

До усадьбы оставалось еще две мили, когда Герман Мордаунт присоединился к нам. Мы проехали через небольшой лесок и очутились на возвышенности, откуда открывался превосходный вид на Гудзон. На противоположном берегу возвышались высокие утесы, в этом месте река имела почти три четверти мили ширины и ослепительно сверкала на солнце. Деревья только что оделись молодой листвой, птицы щебетали на каждой ветке, полевые и лесные цветы раскрывали свои пестрые чашечки на каждом шагу, и все в природе как будто радовалось и пело – говорило о счастье и любви.