Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

Увы! Голос взвился, вздыхая, изменившись: громкий, полный, сияющий, гордый.

У него и теперь бесподобное звучание. Воздух Корка мягчит их глотки. Придурок! Мог бы иметь море денег. Путает слова. Жену заездил: теперь распевает. Но как знать. Только им двоим. Если его не сломило. По бульвару бодрячком. Руки-ноги у него тоже поют. К выпивке. Нервы на пределе. Не до пения уж. Суп Дженни Линд: левкой, шалфей, сырые яйца, полпинты сливок. Млечные грёзы.

Накачивает нежность: мягко набухая. Во всю всколоколил. Вот это по-нашески. А, дай! На! Биенье, звон, пульсирующе гордый взбух.

Музыка? Слова? Нет: есть что-то ещё за ними.

Цвейт свивал, отвивал, сплетал, расплетал, кивал, откивывал.

Цвейт. Густотягучая патока, тёплая, вкуса утаённости, струясь истекая в музыке, в вожделении, тёмный на вкус поток, вторгающийся. Вникая, внутряя, водляя, вполняя в неё. Вспрыск. Порог разверст вширь. Вспрыск. И восторг и чувство и теплота и. Вспрыск. Выбрызнуть сверх шлюзов несдержимые всплески. Поток, плеск, выток, восторлеск, струевздрог. Вот! Язык любви.

Лучясь. Лидия для Лидвела пискнула едва различимо, так лединно, муза не перепискнула луча надежды.

Это МАРТА. Совпадение. Как раз собирался написать. Песнь Лионела. У тебя такое красивое имя. Не без ошибок. Моя к тебе псулька. Играть на струнах её сердца и на завязках кошелька. Она же. Я назвала тебя неслухом. Но всё же имя: Марта. Как странно. Сегодня.

Вернулся снова голос Лионела, тише, но не слабее. Он снова пел для Ричи, Полди, Лидии, Лидвела, пел также Пэта раскрытому рту, уху ожидающему обслужить. Как увидал впервые он прелестную, как унеслась печаль, казалось, как взгляд, фигура, слово очаровали его, Гулда Лидвела, полонили Пэта Цвейта сердце.

Если б ещё и видеть его лицо. Куда понятней. Отчего парикмахер в салоне Драго всегда смотрит мне на лицо, когда обращаюсь к его лицу в зеркале. Всё же отсюда лучше слушать, чем из бара, хоть и дальше.

Тот первый вечер, как я впервые увидел её у Мэт Дилон в Теренуре. Она была в жёлтом с чёрным кружевом. Музыкальные стулья. Мы двое последними. Судьба. За нею. Судьба. Круг-другой медленно. Быстрый. Мы вдвоём. Все смотрят. Конец. Она села. Все с завистью. Губы в улыбке. Жёлтые колени.

Пела. Исполнила ОЖИДАНИЕ. Я переворачивал ноты. Голос полный аромата, какими духами твоя сирень. Груди я видел, обе, тугие, трепещущее горло. Увидел я в первый раз. Она меня поблагодарила. Почему меня? Судьба. Испанские глаза. Под одинокой грушей патио, сейчас, в Мадриде, наполовину уже в тени, Долорес девалорес.

На меня. Маня. Ау, заманивая.

Марта! Ах, Марта!

Забыв всю томность, Лионел взывал, в печали, зовом страсти с доминантой любви, обращаясь глубинящимися и всё же восходящими аккордами гармонии. В зове лионеловой одинокости, чтоб узнала и прочувствовала Марта. Ведь лишь её он ждал. Где? Здесь, там, глянь-ка, там, здесь. Всюду, где ни глянь. Где-то.

Один. Любовь одна. Одна надежда. Одно мне утешение. Марта, грудная нота, оборот.

Взвилась, птаха, стремя свой лёт, быстрый чистый зов, взметнутым серебристым шаром ровно вздымался, ускоряясь, зависая, приди, не иссякай, долгий-долгий вздох вдохнул он долгой жизни, в высях парящий, блистающий высью, пламенеющий высоко, в символической светозарности, высокости, эфирной груди, высокости, высокой беспредельной осиянности, повсюду всё взвиваясь, всё вкруг всего, бесконечностьостьость…

Сайпольд!

Вот и всё.

Приди. Бесподобное исполнение. Все захлопали. Она должна. Придти. Ко мне, к нему, к ней и к тебе, мне, нам.

– Браво! Хлопхлоп. Ай, да Саймон! Хлопихлопхлоп. Бис. Хлопахлопхлоп.

Молодчина. Браво, Саймон! Хлопхляпхлоп. Бис, хлобис, говорили, кричали, хлопали все. Бен Доллард, Лидия Даус, Джордж Лидвел, Пэт, Мина, два джентельмена с двумя бокалами, Коули, первый джент с бок и бронзомисс Даус и златомисс Мина. Ухаря Бойлана шикарно карые туфли, поскрипывая по барполу, сказали ранее.

Позвякивая мимо монументов сэра Джона Грея, Горацио одноручкового Нельсона, преподобного отца Теобальда Мэттью, коляскатил, как сказано ранее, как раз теперь. Рысью, распалённый, жарковсидененный. Cloche. Sonnez la. Cloche. Sonnez la . Медленней пошла кобыла вгору у Ротонды, площади Рутланд. Слишком медленна для Бойлана, Ухаря Бойлана, нетерпеливящегося Бойлана, трусца кобылы.

Отзвук аккордов Коули стих, угас в сгустившемся воздухе.

И Ричи Гулдинг выпил своё поверское, и Леопольд Цвейт свой сидр, Лидвел своё гинесскoe, второй джентельмен сказал, они оприходуют два бокала, если она не против. Мисс Кеннеди сулыбила, прибирая, коралловые губы, первому, второму. Она была не против.

– Семь дней в тюрьме,– сказал Бен Доллард,– на воде и хлебе, и ты запоёшь, Саймон, как певчий дрозд.

Лионел Саймон, певец, засмеялся. Отец Боб Коули играл. Мина Кеннеди подала.

Второй джентельмен уплатил. Том Кернан вшествовал; Лидия пришла в восторг, восторг. Но Цвейт безмолвно пел.

Восторженно.

Ричи восторженно дискантил о славном голосе этого молодчика. Он помнил один давний вечер: Сай пел БЫЛ ЧИН И СЛАВА: У Нэда Ламберта было это. Боже милостивый, он за всю жизнь не слыхал такой ноты, он никогда не выводил Что ж ненадёжна доля наша лучше была так чисто, так, Боже, он в жизни не слышал, а ведь любовь не живёт до того звенящим голосом, спроси Ламберта, он тоже тебе скажет.

Гулдинг, с проступившим в его бледности румянцем, сказал м-ру Цвейту с лицом темнее ночи, Сай у Неда Ламберта по Дедалусову почину, пел БЫЛ ЧИН И СЛАВА.

Он, м-р Цвейт, слушал, как он, Ричи Гулдинг, говорил ему, м-ру Цвейту ночи, он, Ричи, слышал его, Сай Дедалуса, исполнявшего БЫЛ ЧИН И СЛАВА в его, Неда Ламберта, заведении.

Шурины: родичи. Мы не общаемся при встрече. Трещина, похоже, в лютне. С ним свысока. Ага. Тем больше он им восторгается. Вечера где Сай пел. Человеческий голос, две шелковистые струнки. Великолепно, куда там всему остальному.

Этот голос был плачем скорби. Теперь потише. Лишь в тиши ощущаешь что слышишь.

Вибрации. Теперь лишь молчащий воздуx.

Цвейт разомкнул скрещенье кистей своих рук и расслабленым пальцем чуть блямкнул по струновидной резинке. Потянул и блямкнул. Гуднуло. Зумнуло. Пока Гулдинг говорил о постановке голоса у Барроклога, пока Том Кернан, возвращаясь вспять в ретроспективной манере аранжировки, обращался к выслушивающему его отцу Коули, который наигрывал вольные вариации, который кивал, играя. Пока большой Бен Доллард обращался к Саймону Дедалусу, прикуривающему, который кивал, куря, который курил.