Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

Пик и апогей небывалого накала эмоций нахлынул, когда разрумянившаяся выборная невеста прорвалась сквозь плотные ряды близстоящих и бросилась на мускулистую грудь того, кто вот-вот будет отправлен в вечность ради неё. Герой охватил её гибкие формы любящим объятием, с нежностью бормоча "Шейла, моя навеки". Поощрённая такой переделкой её христианского имени, она страстно расцеловала всевозможные подвернувшиеся места его личности, до которых позволяла добраться пристойность тюремного одеяния. Она поклялась ему, и солёные струи их слёз сливались при этом, что сбережёт память о нём, что никогда не забудет своего геройского парня, который отправился на смерть с песней на устах, словно шёл на спортивный матч в Клонтурк-Парке. Она воскресила в его памяти минувшие счастливые дни блаженого детства, как совместно, на берегах Анна-Лиффи, отдавались они невинному времяпрепровождению юности и, забыв об ужасающем настоящем, они оба от души хохотали, а все зрители, включая благочинного пастыря, присоединились к общему веселью. Гигантское сборище просто бушевало от восторга. Но через миг их охватило горе, и они стиснули руки в последний раз. Свежий поток слёз хлынул из их слезотоков и обширное стечение людей, затронутых до самой глубины, разразилось душераздирающими рыданиями, что не в меньшей мере сказались и на пожилом священослужителе. Большие сильные мужчины, охранители порядка и настоящие великаны из ирландской полиции, без стеснения пользовались платками и можно смело сказать, что во всём невиданном собрании не осталось ни одного сухого глаза. Наиболее романтичный эпизод произошёл, когда молодой выпускник Оксфорда, известный своей галантностью по отношению к прекрасному полу, выступил вперёд и, представив свою визитную карточку, банковскую книжку и генеологическое дерево, испросил руки безутешной юной дамы, моля её назначить день и получил безотлагательное согласие. Каждой из присутствующих дам достался со вкусом исполненый сувенир на память об этом событии – брошка в виде черепа и скрещенных костей, своевременный и щедрый акт, вызвавший новый всплеск чувств, а когда рыцарственный молодой оксфордианец (носитель, между прочим, одной из наиславнейших и освящённых временем фамилий в истории Альбиона) одел на палец его смущенно порозовевшей невесты дорогое обручальное кольцо с изумрудами, втопленными в виде четырехлистого трелистника – восторгу не было границ. Да, даже суровый провост-маршал, лейтенант-полковник Тoмкин Максвелл Френчмуслин Томлинсон, распорядитель на данном печальном событии, который, глазом не моргнув, расстрелял немалое число сипаев, привязанных к жерлам пушек, и тот не смог сдержать своих природных чувств. Бронированной перчаткой он смахнул прокравшуюся слезу и тем из привилегированных горожан, кому довелось находится в непосредственной близости от него, слышно было, как он пробормотал сам себе, прерывисто и вполголоса:

– Блямя Боже, до чего занозистая, блин, шлюшка. Блямя, аж, блин, в слезу шибает, ей-бля, как гляну, так и вспомню мою старую лоханку, что дожидается меня на Лаймхаус-Уэй.

Тута тогда Патриот заводит шарманку про ирландский язык и собрание корпорации и про шунинов, что не могут калякать на их же родном языке, и Джо примазывается, потому что объегорил кого-то на золотой, и Цвейт туда же, со своими нюнями и соской за два пенса, которую выскулил у Джо, и вякает про Кельтскую лигу и про Лигу против, и про выпивку, проклятие Ирландии. Е-бо, есть ходоки, что хоть сколько в глотку ему ни зальёшь, но, пока Господь не призовёт его, никак не успеваешь разглядеть какая была пена в его кружке. Как-то вечером я заглянул с одним приятелем на ихний музыкальный вечер, где вовсю распевают, на лугу стожок, где ж ты мой дружок , и был там ещё хлюст с Булихуливским голубым значком-ленточкой, что шпарит по-ирландски, и кучка девчат-фартучат разносили безалкогольную водичку, продавали медали и апельсины, и лимонад, и ещё там пару засохших булок, е-бо, флахулагное развлечение, и не говори. Ирландия трезвости – Ирландия свободная. А потом старичок начинает дуть на своей волынке, и все милашки совают ногами под музыку, от которой сдохла старая корова. А пара проводников на небеса так и высматривают, чтоб никаких шуров-муров с женским полом, и это уж вообще удар ниже пояса

Тут, однако, я ж те грил, старый псяра доглядел, что в жестянке ни хрена нет и начинает мышковать вокруг Джо и меня. Ох, я б его и дресирнул бы лаской, будь это мой псина. Да отвесь ты ему хорошего пинка, потом ещё добавь, лишь бы только не в глаз.

– Боишься укусит?– грит Патриот и хмыкает.

– Нет,– грю,– но он может подумать на мою ногу, что это фонарный столб.

Тута он отзывает старую псину к себе.

– Что такое Герри?– грит.

Тута он начинает его трепать-долбать и говорить с ним на ирландском, а старый горлохват рычит, как бы отвечает, ну, прям, дуэт из оперы. В жизни не услышишь такого рыканья, что они между собой завели. Надо чтоб кто-нибудь, кому нехрен делать, взял и написал бы в газеты pro bono publicum касательно состояния с намордниками для таких собачар. Рычит, падлюка, и огрызается, а водобоязнь так прям и каплет у него с клыков.

Все, кто заинтересован в распростанении гуманистической культуры среди низших животных (а имя им легион), должны постараться не упустить замечательное кинантропоморфное представление старого знаменитого ирландского рыжего сеттера-волкодава, что прежде был известен под sobriquet Герриовен, но недавно перекрещён широким кругом его друзей и почитателей в Овена Герри. Представление, явившееся результатом многолетней дрессировки лаской и тщательно продуманной системы диетического кормления, включает в себя, помимо прочих достижений, декламацию стихов. Наш величайший из ныне живущих эксперт по фонетике (которую и дикими лошадьми от нас не оторвать!) не оставил камня на камне, стараясь вникнуть и сравнить декламируемые стихи и обнаружил, что они поразительно подобны (курсив наш) запевам древних кельтских бардов. Мы ведём речь не столько о той восхитительной любовной лирике, с которой писатель, скрывающий свою персону под изящным псевдонимом Сладкий Отросточек, ознакомил книголюбивый мир, но, скорее (как отмечает некто Д.О.С. в своей интересной заметке, помещенной в одной из вечерних за текущий год), о более резкой и личностной ноте, что прослеживается в сатирических излияниях знаменитых Раферти и Дональда МакКонсидин, не говоря уже о более современном лирике, которая нынче непрестанно на устах у публики. Мы прилагаем отрывок перевода на английский, исполненный выдающимся исследователем, чьё имя в данный момент не вольны открыть, хотя полагаем, что сама тематика подскажет больше, чем если бы мы прямо назвали его. Метрическая система киноморфного оригинала, вызывающая в памяти многосвязные аллитерационные и изосиллабические правила уэльского стиха, много сложней в оригинале, но хочется верить – и наши читатели, конечно же, согласятся – что сам дух ухвачен верно. Остаётся лишь, пожалуй, добавить, что эффект неизмеримо возрастает при выговаривании стихов Овена несколько замедленно и неотчетливо, тоном, предполагащим сдерживаемое озлобление.