Коллектив авторов - Истинная сущность любви: Английская поэзия эпохи королевы Виктории

Наружу выглянула в горе,
На подоконнике – рука:
«Нет на пустом холме флажка,
И паруса не видно в море.

Здесь не могу я оставаться,
И лица счастья видеть их,
Бед не боюсь я никаких;
Ведь с жизнью я могу расстаться».

Затем походкою дрожащей
Она пошла, от мук хладна,
Рыдая; наконец, она
Огромный меч взяла лежащий,

На рукоятке пальцы сжала,
И, тихо лестницу украв,
Босой ступила в зелень трав
В одной сорочке, и сказала,

Когда в ней вспыхнула надежда:
«Господь, пусть он придёт, любя;
Пусть видит: сбросила с себя
Я красно-белую одежду.

Его я встречу; ожиданье
Пусть даже длится десять лет,
Пусть на сердце кровавый след,
Но всё ж закончится страданье.

Пусть не придёт, кого я славлю,
Но я смогу придти к нему,
Что знаю, покажу ему,
И говорить его заставлю».

О Жанна! Солнца отблеск красный
Ей ноги золотом омыл,
Сорочку, складки им покрыл,
Что были, словно день ненастный.

Майлз, и Джайлз, и Isabeau,
И Ellayne le Violet,
Мэри, Constance fille de fay!
Где ж Jehane du Castel beau?

Скачет Джервез долгожданный!
Где песок лежит петлёй,
Где вода сошлась с землёй,
Слез с коня он рядом с Жанной.

Почему здесь меч разбитый?
Мэри! мы скорбим о ней;
Забери её скорей,
Но без слова над убитой.

Джайлс, и Майлз, и Джервез бравый —
В «Ледис Гард» все ждут войны;
Коль вы рыцари, должны
Лезть бесстрашно в бой кровавый.

Яблони рубить всем надо
И осины. Без труда
Сделают из них тогда
Преотличную преграду.

О, бедняжки Isabeau
И Ellayne le Violet;
Страх потери! Ведь во мгле
Там Jehane du Castel beau.

В бедной Мэри всё мертво!
Плачет Constance fille de fay!
Сколько стало грустных дней
Без Jehane du Castel beau.

Теперь и яблоки не зреют
У старых мхом покрытых стен
И падают в дернистый тлен;
На башне флаги не пестреют.

И грязный лебедь ест в охотку
Траву зелёную во рву;
Мужчина мёртвый, наяву —
Внутри гнилой текущей лодки.

«Сэр Джайлз, а ты уже старик, —
Сказал я. «Да! – ответил он.
С улыбкой грустною поник,
В сплошных морщинах, иссушен.

– «На бацинете острия
Мне смяли – сделали салад [111],
Хоть шею трут его края;
Но бацинет был кривоват».

Смотрел он долго на костёр:
– «И ты, сэр Джон, в руках зимы;
(Он был и грустен, и хитёр),
Как видишь, износились мы».

Въезжают рыцари во двор,
Глядят надменно; лишь мой лорд
И леди свой смягчили взор,
Мой старый меч служить им горд.

(Миледи! Не застынет кровь
От слова этого во мне).
– «Джон, правда ль, что напали вновь
Войска неверных, и втройне,

И что Венеция платить
Должна в морях восточных дань?» [112]
– «Да, и Распятье повалить
Посмела там злодеев длань;

Константинополь может пасть [113].
Но это – трогает слегка.
Не мелочь – лишь старенья власть;
Я думал, всё здесь – на века,

Но каждой вещи срок дан свой».
Вновь герцог средь людей своих,
Он дремлет, гордой головой
Одежд коснувшись золотых,

Но был бледнее, чем вчера;
С ним – герцогиня, быстро к ней
Пришла осенняя пора.
От счастья голова сильней

Моя кружилась, как узрел
Я леди в те былые дни;
Но блеск волос не потускнел
Её – чуть пепельны они.

В глазах не стало глубины,
В них будто серое стекло,
Для поцелуев не годны
Ни впалость щёк, и ни чело.

Иссохли губы, много лет
Супруга герцога она,
Лобзаний слёзных больше нет,
Как в те былые времена.

Исчезла цепкость милых рук,
Они так вялы, и лежат
На шёлковых подушках вкруг,
Расшитых яблоками в ряд

Зелёными, их поместил
На щит свой герцог, мой сеньор.
И лик её когда-то был
Свежее, чем апрельский бор.

Ушло всё это; не видать
Походки трепетной её,
Но царственна, прекрасна стать.
Она, как лилии копьё,

Увядшей, летней, вдруг меня
Пронзила этим вешним днём:
Когда цветы – что звёзды дня,
Чудесно пенье птиц кругом.

Она однажды, я узнал,
Его, лобзая, обняла,
Потом в ней шаг его звучал,
Как в праздник все колокола.

Быть может это всё – мечта,
Что жизни подлинной претит,
Иль рай потерянный, тщета.
Страсть слабую не тронет стыд.

Я знаю тайный садик грёз,
Где много лилий, красных роз,
Где б я от росного рассвета
Бродила к ночи росной – где-то.
И будет кто-то пусть со мной.
Хоть птицы нет там ни одной,
И дома нет, и частокола,
На яблоне все ветви голы,
Ни цвета, ни плодов, мой Бог,
В траве зелёной ступни ног
Её я видела когда-то!
Там с берега воды раскаты
Звучат от двух прекрасных рек,
С холмов пурпурных быстрый бег
Несёт их к плещущему морю;
Цветы без пчёл на том нагорье,
Не видел берег корабли,
Валы лишь бьются у земли,
Их рокот слышен непрерывно
Там, где я плачу заунывно.
Я плачу там и день, и ночь,
Восторги все уплыли прочь,
Лишилась слуха я и зренья,
Найти, добиться – нет уменья,
Теряю то, что всем дано.
Хотя слаба я, всё равно,
Переведя чуть-чуть дыханье,
Ищу я вход в тот край свиданья,
Где смерти челюсти стучат,
Искать того, чей нежен взгляд,
Кто ране был целован мною,
Но отнят ропщущей волною.

Не отрывай, родная, рук,
И пусть волнует ветер бук,
И листья падают вокруг,
Но осень не стыдит нас.

Скажи: мир хладен и уныл;
Что хуже – наша жизнь без сил,
В страданьях, или прах могил?
Кто после обвинит нас?

Когда наступит лето в срок,
Мы спросим: «Сеяли мы впрок?»
Услада – корень, боль – росток,
А колос – их смешенье.

Усохнет корень и сгниёт,
А стебель – правду донесёт,
Но колос в закромах заснёт
До светопредставленья.

В сердце радостном любовь,
Словно Геспер [117]светит вновь
Там, где солнца слабый свет,
Дня иль ночи первый след.
За рассветной колесницей —
Чу! Опять спешит денница [118].

О, Любовь, войди в меня
Как в лозу – сиянье дня,
Как в долину – снег рекой,
Как в ветрила – бриз морской.
Словно птица в поднебесье
Я тебя восславлю песней.