Коллектив авторов - Истинная сущность любви: Английская поэзия эпохи королевы Виктории

Они сплелись – как милых губы, грудь,
Чтоб сладкий жизни плод, сорвав, куснуть,
Меня же дни сжирают возбуждённо,
Моим устам к их сласти долог путь.

Вкушаю лишь своих желаний плод,
Любя её, чьи губы – сладкий мёд,
Чьи веки и глаза – цветов бутоны,
Мои же – как огней двоякий свод.

Мы рядом, как со смертью рядом сон,
Лобзанья бурны, счастья вздох, как стон;
И всё ж не так лежит жених с невестой,
Смеющейся от слов его: «Влюблён!»

Она смеётся – то любви экстаз, —
Его лобзая страстно каждый раз:
Вот вздох неутолённых губ прелестный,
Вот сладких слёз поток из нежных глаз.

Но мы – как души тех, кто был убит
Давно, ценя её прекрасный вид;
Кто, засыпая от её лобзаний,
Вдруг слышал – в её прядях змей шипит.

В исток времён, как дождь, течёт их кровь:
Краса бросает их, сбирая вновь;
И жаждет наслажденья от страданий,
Чтоб ткань соткать ей – нервы приготовь.

И в красных каплях весь её чертог,
Венки и шаль, браслеты с рук и ног;
Ногами, как давильным прессом смерти,
Она всех топчет, кто уйти не смог.

Врата её в дыму цветов, костров,
Любви неутолённый пыл суров;
Меж губ её их сладкий пар, поверьте,
И слух её устал от лир, хоров.

В её постели стон и фимиам,
А дверь её – музыка по ночам:
То смех, то вздох и слёзы то и дело,
Что стойкий дух мужчин связали там.

Там был Адонис, в нём уж все мертво;
Она сковала плоть и кровь его,
И слушая, как стонут духи тело,
Его рвала губами естество.

Погибшие мужи меня спасли,
Кто должен был страдать в её щели
До сотрясенья всех истоков моря
И до конца всех дней и всей земли.

Меня, кто боле всех отвергнут был;
Меня, чей ненасытен алчный пыл;
Меня, кому явился ад без горя,
Да, в сердце ада хохот не остыл.

Хотя твой рот и сладок, и хорош,
Душа моя горька, а в членах – дрожь,
Как на воде, у плоти, что рыдает,
Как в венах сердца – мука словно нож.

Господь! вот сон бы пальцем, как цветок,
Плод смерти на губах моих рассёк;
Господь! та смерть сна виноград сжимает
Ногами, на меня направив сок.

Нет изменений в чувствах много дней,
Но лишь колокола звучат сильней,
Их пальцы ветра тронули, играя;
На тайных тропках – пение скорбей.

Двоится день, и ночь разбита в прах,
Я вижу, будто свет возник впотьмах;
Господь! греша, я небеса не знаю:
Нечисты иль чисты в Твоих очах [126].

Земля как будто Им окроплена,
И душит море, гневаясь, она;
Я высохшую кровь Его, тоскуя,
С трудом вдыхаю, сердце – как волна,

А в жилах возбужденье, жажды чад;
Под грудью, там, где мятый виноград,
Мой пойман рот, уж час прилип вплотную,
Какой же след оставлю от услад?

Лобзанья – это риск, мои уста
Обуглятся. Ах, Боже, красота
И горечь краткой неги – грех немалый,
Не знаешь Ты: она моя мечта.

Так это грех, когда толкают в ров
Людские души? ведь спасти готов
Был душу я, пока она ступала
Горящим шагом похоти на зов.

Коль подведут глаза, душа вздохнёт,
Сквозь створки смерти кованых ворот
Я вижу скорбный ад, где сладость страсти
Исчезла, только вечно боль гнетёт.

Здесь лица всех великих королей,
Игра на лютне, песни средь полей;
Пришедший должен другу дать в несчастье
Могилу, где червяк ползёт смелей.

И рыцари, что были так сильны,
И дамы – цвет прекраснейшей страны:
Теперь лишь прах в своём извечном плене,
Землёй одеты, мрачны и бледны.

Для всех один конец, одна лишь суть,
Они грустны и голы, пьют лишь муть;
Как виноград, их в прессе вожделенья
Горящими ногами давят в грудь.

Я вижу дивный рот, что погубил
Людей и страны – бог их возлюбил,
Из-за неё их пламя жгло, сметая [127],
Огнь Ада ради них на ней клубил.

Нежнейшая, как лотос Нила, вот
Царица [128], лик её лобзаний ждёт,
А грудь её сосёт змея златая;
Семирамиды стойкой бледен рот [129],

Как тигр он сжат, чтоб совершить прыжок;
Кровь от лобзаний с губ течёт, как сок;
Её густая грива в самоцветах,
Объём груди, как у коня, широк.

На их лице сияет красный грех;
На мой он не похож у них у всех;
Не в их грехах великих и запретах
Вино из пресса с пеной льётся в мех.

А коль теперь я рыцарь во Христе,
Не согрешит язычник в темноте;
Отлично вижу я (нет дней туманных)
Сей миг борьбы прекрасной в правоте.

Как пахнет битва! как звенит броня!
Стрел слышен свист и луков трескотня;
Острейший меч разит средь свалок бранных, 215
Между рядами шум и блеск огня

Людей в доспехах; мой клинок скользит
Змеёй, что быстро дышит и разит
Склонённой головы овал прекрасный
Всем телом, гибким, будто рот кривит,

Тебя касаясь; прав мой мудрый меч,
Что словно пламя всё стремится сжечь,
В глазах цветные тени: бурый, красный,
И пятна смерти; вздох, и снова – в сечь

С холодный смехом, где лицо бойца
Пылает в этой битве без конца
От радости, и пульс гремит, как грозы,
Игра благая радует сердца.

Позволь подумать; тех услад секрет
Я знаю, но прошло ведь десять лет,
Сей привкус превратился ныне в слёзы;
И в синей зыби растворился свет,

Рябит на Рейне ветер синеву,
И виноград качает, и траву,
И жжёт мне кровь, и жалит наслажденьем
Усталое мне тело наяву.

Столь чистый воздух раньше не вдыхал,
Один я, без моих людей, скакал
И звон уздечки слышал [130]с увлеченьем,
И каждый стих стихом я продолжал,

Пока не поменял на звон стальной:
Вдруг между солнцем выскочил и мной
Отряд врагов, был герб на их тунике [131]:
Три белых волка на тропе лесной.

Вожак – широкоскул, рыжебород,
Но с чёрной бородой он в ад войдёт,
Был он убит под радостные крики:
И ночью, коль домой он не придёт,

Расплачется жена, кого сей вор
Молотит, если пьян; то не позор
Избавиться от вот таких каналий;
Но слёзы скорбно льёт она с тех пор.

Та горькая любовь – печаль всех стран:
Заломленные руки, слёз фонтан,
У множества могил сердца стонали;
Над шапкой мира ставит свой султан

Тот, кто с отметкой горя на челе;
И кровь, и тлен ведут его к земле
Разрытой; запах губ и щёк могильный,
Как яд змеи, что капает во мгле

И дарит травам смерти аромат,
Сопроводив того скорее в ад,
Их запах душу делает бессильной,
Откуда же такой приятный смрад?