Наташа Михлин - Птенцы велосипеда

Математика давалась Але не в пример проще, чем Давиду. Он мог легко, держа в одной руке пиво, а в другой веточку, нарисовать в пыли простое объяснение сложной теме. На последней контрольной Давид, грызя от напряжения ручку, решал задачи, которые Але расщелкал бы за минуту. И злился на него едва не до слез. Потому что друг не явился в этот день в школу. Нет чтобы доказать учителю, чего он стоит! Не пришел, прогулял невесть где неделю, а после даже не попросил переэкзаменовку.

Когда они все же увиделись, Давид в сердцах наговорил ему всякого, а в конце испугался, что Але обидится, а то и ударит. Нечего мелкоте учить его жизни. Но тот лишь смущенно тер светлый ежик на голове, нервно закусывал губы, но не уходил и не огрызался. Слушал молча, и было видно: Давид озвучивал то, что Алессандро и так знал. Но по какой-то непонятной причине все равно поступал по-своему. По-дурацки.

Мартино страшно не любил Але, демонстративно не здоровался с ним в школе. Считал, что он плохо влияет на Давида и «один Бог знает, как все это когда-нибудь кончится». Давида эта обернутая в старческое брюзжание детская ревность скорее смешила, чем бесила. До сего дня.

За пасхальные каникулы классы побелили, и в воздухе все еще стоял запах акрилика. Окна профессоресса[4] открывать не позволяла: под ними шумели на спортивной площадке средние классы[5]. От монотонного голоса учительницы, которая зачитывала имена, клонило в сон, хотя урок едва начался.

– Алессандро Эспозито!

Давид поднял глаза. С утра Але точно был в школе, но мало ли что ему взбредет в голову… Нет, Алато сидел на своем месте, спокойно смотрел на профессорессу.

– Где ты был вчера?

– Семейные обстоятельства, – не моргнув глазом, ответил Але, поднялся и положил на учительский стол сложенный листок. – Вот записка.

Профессоресса вздохнула, поставила отметку в журнале.

– Да врет он, – внезапно сказал Мартино.

Давид удивленно уставился на него, Алессандро усмехнулся и сел на место, опустив взгляд.

– Мы же в парке его видели, с самого утра, – Мартино посмотрел на Давида в поисках подтверждения, но тот ощущал себя так, словно под кожу впрыснули обезболивающее, как у зубного – не мог шевельнуть губами, сказать ни «да», ни «нет».

– Алессандро, – сдвинула брови учительница, – Опять хочешь остаться на второй год?! Два часа после занятий, – припечатала она.

– Я не могу, – поднял лицо Але.

– «По семейным обстоятельствам»? – уточнила профессоресса.

Класс засмеялся, Давид ощутил, как ему становится дурно. Алессандро тихо, серьезно повторил:

– Я не могу. Мне надо забрать Лауру из садика.

– Я не желаю больше ничего слышать, Эспозито, – поморщилась учительница. – Это, в конце концов, уже не смешно.

До звонка Давид боялся смотреть в сторону Але, но все равно то и дело бросал взгляд. Алессандро сидел, неподвижно вперившись в доску, только покрасневшие скулы выдавали его эмоции. У Давида желудок в узел скручивался при мысли о том, что Алато может отчебучить, но тот просидел до звонка тихо, а потом пропал, но вещи оставил на парте. Правильно – еще одного вызова профессоресса не потерпела бы…

– Какого хрена ты это сказал?! – набросился Давид на Мартино, едва они вышли из класса.

– В смысле? – поднял бровь Мартино.

– Какое тебе дело?

– Я просто сказал правду.

– За что ты его так не любишь? Але ничего тебе не сделал. Ты же ничего о нем не знаешь!

– Ну да, а ты знаешь! – язвительно прищурился друг. – Сам ведь рассказывал, что из него слова клещами надо тянуть! А я знаю достаточно: он шляется с пьяной компашкой, на которую постоянно вызывают карабинеров, пьет, курит и Мадонна что еще, а ты почему-то ходишь за ним и смотришь снизу вверх!

– Ты звучишь, как Нико, – скривился Давид, со злостью выдохнул, подергал себя за волосы на макушке.

– Ты же там был со мной и видел. А теперь я в твоих глазах почему-то предатель!

– То, что ему надо забирать сестру – тоже правда, – ответил Давид.

– Но у них же есть родители! – развел руками Мартино.

Давид посмотрел на него долгим взглядом, поправил сумку на плече и ушел вперед.

***

Бабушку Виола всегда вспоминала с теплотой и острой, щемящей нежностью, от которой к глазам подступали слезы. Неграмотная простая женщина была для внучки средоточием всего добра и величия, что только есть в людях.

– Баба, – прошептала маленькая Виола, уткнув губы ей в пушистые седые пряди у уха. – Они взяли у тебя все мыло, которое в кладовке.

– Сколько? – тихо спросила бабушка, не прекращая штопать носок.

Виола растопырила десять пальцев.

– Это много, – покачала головой бабушка и вздохнула. – Будет им достаточно и пяти. Остальное оставь. Пусть их…

Виола послушно вытащила у матери из сумки пять кусков мыла, на цыпочках пробежала в спальню, спрятала все под кроватью с длинным цветным покрывалом – там не найдут. А потом сидела у бабушки на коленях, давясь слезами от невыразимного чувства, которое распирало изнутри, заставляло сердце биться и потоком литься слезы из глаз. Бабушка гладила внучку по темным волосам, ласково шептала в ушко.

«Не держи зла».

«Делай добро, и оно вернется к тебе».

«Хороших людей всегда больше, чем плохих».

Простые, наивные мысли не имели ничего общего с тем миром, который видела Виола. Но бабушка не просто говорила это, она так жила. Одним своим присутствием меняла постылую реальность. И становилось светло.

***

Горькие слезы кончились, но щеки были липкими от них, и от ночной жары. Рядом остановилась большая машина, в подъезд дома, у которого притулились Виола с Давидом, носили какие-то коробки. Колыхались оранжевым тени пальм на асфальте.

– Шалом.

Она подняла голову. Темный громоздкий силуэт на фоне фонарей присел, свет косо упал на квадратное лицо с густой щетиной.

– Почему ты плачешь?

Виола не смогла ответить, слишком странно прозвучал этот прямой и простой вопрос.

– Я есть хочу, – повторил Давид.

Грузчик поднялся, протянул руку.

– Можем заказать фалафель[6] или пиццу. Ты что любишь?

Виола инстинктивно перехватила руку сына прежде, чем она легла в чужую широкую, темную ладонь.

– Не бойтесь. Я Роман, – он произнес имя на ивритский манер, с ударением на «о». – Что случилось?

Словно сами небеса послали им этого громилу, проявившего интерес и подкупающее сочувствие к незнакомой женщине и мальчику на улице. К тому же другого плана у Виолы все равно не было. Можно позволить ему накормить сына, а потом настанет утро… Как знать, все образуется? Давид задремал у Виолы на руках, пока Роман вез их к себе домой. Виола и сама чуть не заснула, укачиваемая большой мощной машиной.

В квартире было довольно чисто, хотя и видно, что здесь живет бобыль. Роман заказал три пиццы, еду разделил пополам. Он был такой большой, что едва умещался в продавленном кресле, полутора пицц, которыми Виола с сыном наелись до отвала, ему явно не хватило.